Распишитесь и получите

— Враги и есть враги, и благородным поступком отчётность о себе портили. Тянет на отсебятину.

— Какую?

— Продлись война на пару лет, да найдись на вооружённые силы страны советов парочка командиров вроде героя Халхин-Гола — и воевать не с кем было, всех бы угробили.

— Название «отсебятина» лишнее, так и было. Напряги воображение: жизнь длиною в бесконечность и половина бесконечности занята желанием написать о войне. Представил?

— Да.

— Ещё немного отпусти тормоза, дай волю воображению: для нас, таких, вроде меня, ни времени, ни пространства не существует. Сделай последнее усилие и представь неограниченные временем мечты и желания о написании романа? И невозможность написать по причине отсутствия рук? Понятны муки?

— Понимаю и сочувствую. Смущает одно: войну настоящую не видел, а что зацепило — войной грех называть, не входит в определение «война». Оккупация — да, кое-что помню, но с позиции восьмилетнего человека. Согласись, что память взрослого и восьмилетнего о предмете, как оккупация, сильно отличаются, сорт переживаний разный, как сказал бы человек с иным образованием. Не тот объёкт выбрал, это всё едино, как художнику-дальтонику заказывать протрет маслом. Скачки любишь?

— Знаю, бывал в Англии, видел, но не восторгался.

— Ни на ту лошадку ставишь. Почему бы тебе, всемогущему, не въехать под крышу известного на сегодня писателя-баталиста?

— Могу въехать, простое дело, но что напишет известный писатель под моим руководством — зачтётся плодом его мастерства, меня и словом единым не помянут. Знакомо понятие «честолюбие», пример нужен?

— Валяй!

— Известный писатель прошлого, по литературным трудам коего иностранцы о России судят, потому и прославился, что в нём сидел один из наших. Бывало, писатель говорил, говорил много и быстро, потом падал в беспамятстве, а очнувшись — писал и прославился! Диагноз врачей:

— Височная форма эпилепсии — с врачами в споры не вступали, лишнее, наши знания подобных явлений абсолютны, мы ими управляем. Чья инициатива была, как думаешь?

— Генератором идей был один из ваших, а всякие и прочие «марксы-энгельсы» ваши шутки?

— Разумеется.

— А… страшно спрашивать… а…

— Не заикайся, спрашивай.

— Основатель христианства… вашими стараниями явился миру?

— Разумеется, иных нет…

— Куда девать «сына божьего»?

— Куда угодно, но что в медиумы высшего класса — точно. Продолжим прогулку по книгам: пишем книги мы, невидимые и бесплотные, а «высокой волной славы» накрывает вас, живущих и видимых. Справедливо?

— Нет, понятный хрен…

— Много написано книг с момента, как люди догадались знаками выражать мысли, гора книг, Монблан из книг, и все написаны нами!

— Может, меньше, с Эверест?

— Что там Эверест! Азии, начиная от «малой», «передней», «южной», «восточной не написали столько, сколько написала одна Европа. Джомолунгма отдыхает.

— Осознал твои муки: у каждой книги — автор из плоти и крови, но не сущность, вроде тебя. Так?

— Так. Никто, и ни разу не заявил:

— «Сей труд родился в содружестве с…» — и упоминают поносимых братьев моих. Хочу быть первым, чтобы книга мною пахла, а тебе отводится второе место в моих желаниях.

— И ещё хочешь, чтобы книга стояла на вершине книжного Монблана, не ниже, и чтобы не источала «аромат серы из преисподней»?

— Книг в преисподней не издают, нет типографий в аду. Новые книги пахнут типографской краской и ничем иным. Вопрос о запахе будущей книги своевременный, поговорим о тех, что существуют:

1. «Книга о вкусной и здоровой пище» обязана источать аромат вкусного, что придумано вами за тысячелетия,

2. «Справочник фельдшера» — пугать стойким, неприятным запахом лекарств и напоминать болящим о бренности земного существования. Наисильнейший запах у «иоди тинктура». В последние годы к справочникам по медицине добавился запах больших денег, кои впустую тратятся на «лечение» несуществующих болезней,

3. у альбомов с репродукциями картин известных миру мастеров кисти неуничтожимый запах масляных красок.

— Чем будет попахивать книга, кою мечтаешь написать моими руками? Кроме запахов у книг есть цвет: «Красная», «Белая», «Зелёная». Какой запах будет у твоей?

— Поскольку приличные цвета разобраны другими — нам остаётся чёрный. Его и возьмём.

— Не мрачновато?

— Что с того, если и мрачно?

— Каков «аромат» у задуманной книги, что источать будет?

— Стойкий аромат дураков в генеральских мундирах и предателей военного времени.

— А, что, разве бывают предатели «мирного» времени?

— Сколь угодно. Газеты читаешь?

— Нет, информационный голод удовлетворяю «голубым экраном». «Предатели военного времени» — понятно, но оттуда и как появляются «предатели мирного времени»? И каких больше в каждое время? С героями понятно, военное время делает героев, а как быть с «героями мирного времени»? Как они выглядят, что входит в понятие «героизм» без войны?

— Многое. Первый и основной героизм мирного времени — жить на заработанные средства, иных подвигов нет.

— Пребывать в высоких чинах и не «брать на лапу» — высочайший подвиг мирного времени, перед коем меркнут военные! В золотые времена расцвета лозунга «Хапай!» быть величиной и не заглотать многие миллионы госдобра разве не проявление высшего героизма?

Цена военному героизму без штыка в спину грош, ты попробуй остаться героем, когда вокруг «предатель на предателе сидит и предателем погоняет»! Сколько Война героев породила?

— Ну, это известно, список героев есть…

— Вот! А списка честных, не ворующих чиновников нет… Не дело!

— Чтобы отказаться от плывущего в руки добра — на одном героизме не удержишься, слабоват якорь!

Писать о предателях и вражеских прислужниках прошлого легче, чем о «предателях мирного времени»: они глубоко спрятаны. Как пройти мимо и влезть в житие какого-нибудь высокого ворюги? Кто запретит?

Тяжкое занятие: о предателях военного времени никто и никогда не писал иначе, как «с гневом и призрением», а сегодня выражать гнев в сторону новых предателей — пустое занятие.

— Взять времена оккупации: если что-то о них и написано, то сплошь «великое и героическое». Денно и нощно, без передышки, описана «героическая и святая борьба с оккупантами». Ничего низменного и приземлённого. «Слова презрения» оставались вражеским пособникам, в прошлом ни один из сумасшедший не обелял «презренных вражеских пособников», но мы будем первыми!

— Кто это «мы»? Ты?

— Давай так: поносишь вражеских прихвостней ты — обеляю я, «клеймлю позором» я — возражаешь ты.

— Ничего нового, работники органов этой игрой давно забавляются, «плохой/хороший следователь» называется.

— «Всё новое хорошо забытое старое». В паре глав поиграем в «плохой/хороший», пустим шапки по кругу и посмотрим, кому больше подадут. Идёт?

— Чего спрашиваешь? Зависим от тебя, но не наоборот… ты — бес, а я кто?

— Каков процент оккупированных граждан был вписан в «стойкие советские люди», а сколько — в «презренные вражеские прислужники и холуи» — данные не приводятся.

— А «преданность стране советов и лично гениальному и мудрому вождю тов. Сталину» в холуйство не входило?

— Входило, но ни один из «высоких» холуёв не догадывался, кто он такой. Столь низменное деяние, как холуйство, могло рождаться только при общении с врагами, а прочие варианты холуйства, как явные, так и скрытые таковыми не считаются, у них название иное: «служение высоким идеалам».

— Трепет перед «лицом кавказской национальности» почитался высшим сортом почитания и любви, но не низким холуйством.

— Холуйство может быть и «высоким»?

— Разумеется!

— С чего начать повесть о предателях? Первый страницы рассказа о «предательстве родины» равны первым ста граммам водки на пустой желудок. Интересно получается: писать мне, а кто будет отдуваться за последствия? И с кого начать, кого упоминать первым?

— Начни с отца, работал на врагов, вот с него и пиши.