Зимние каникулы

Раз в две недели, по субботам, Зарич писал рапорт командиру полка, прося разрешения навестить семью в Бенковаце. В такие дни Вуядин и я из уважения ждали, пока он уйдет. Под вечер, покончив со своими обязанностями, он отправлялся домой пешком, напрямую через перевал, где всегда буйствовал ветер. Мы смотрели, как он, согнувшись, шел навстречу ветру, который раздувал полы его шинели и норовил сорвать с головы капюшон. Возвращался капитан в воскресенье под вечер и приносил новый пакет шкварок.

Однажды мне представилась мимолетная возможность познакомиться с его семьей. Меня послали в Бенковац с каким-то срочным донесением к командиру полка, и Зарич попросил передать его жене записку. Я поднимался на холм, в каждом дворе расспрашивал, чтобы не сбиться, пока наконец, на самом верху, не очутился перед оштукатуренным одноэтажным домом с маленьким садом. Из-за низкого забора на меня свирепо зарычала дворняга. Я крикнул раз, другой что-то невразумительное, не зная, как позвать хозяев. Вскоре открылось окно и показалась смуглая раскрасневшаяся женщина. Когда поняла, кто я такой и зачем пришел, она прикрикнула на собаку, которая тотчас умолкла, и пригласила в дом. Вытирая о передник руки, она извинилась, что занята, топит сало, и пожаловалась — в этом году им не повезло с поросенком, сдох, когда уже подрос и стал набирать вес, поэтому они вынуждены были купить двух поменьше, их зарезали одного за другим, и теперь у нее работы вдвойне, а толку мало. Она на минутку вышла, чтобы принести мне рюмку ракии, и я остался в комнате один, рыская глазами по стенам и слушая доносившееся из кухни потрескивание сала, напоминавшее пение цикад летней ночью. Над диваном висела шапка Зарича, память о Балканской войне. Я уже прощался, когда заскрипела калитка и появились дочки капитана — девочки лет пятнадцати-шестнадцати, веснушчатые, крепенькие, как два пони, судя по всему — близнецы, точная отцовская копия. Обе были в носках из белой домашней шерсти, а под мышками — этюды Черни; они брали уроки игры на пианино у мадемуазель Аджолины, сестры старика нотариуса. Глядя на внучек Дженадия, я непроизвольно подумал, что эти этюды они постигают благодаря шкваркам, которые ест их отец!

Судя по всему, отлучки Зарича, хотя он выдерживал двухнедельную паузу, а может быть, именно по причине их четкой регулярности, стали вызывать неодобрительную реакцию у командира, даже непонятную подозрительность, в которой проявлялось служебное рвение полковника. Вероятно, командиру показалось, что постоянство этой привычки и упорство в ее соблюдении принимают форму своеобразного вызова, чуть ли не нарушения субординации, и он счел за благо «подтянуть гайки». Так Заричу дважды было отказано в краткосрочном отпуске. Накануне православного Рождества в штабе разнесся слух, что Заричу дома не бывать. Из чувства противоречия или, быть может, зная, что на сей раз ему откажут с особым удовольствием, он, судя по всему, даже не обращался к командиру. Наступил Сочельник. Зарич весь день был хмур, рано ушел в свою комнату. Меня, разумеется, пригласили к попу. Вуядин готовился отпраздновать Сочельник как-то по-своему. Я хотел было пригласить Зарича с собой, но, видя его плохое настроение, не решился. Я уже собрался, Вуядин на улице готовил какие-то трассирующие чудеса, огни, фейерверк, как вдруг в комнату вошел Зарич и принялся расхаживать взад-вперед. Наконец остановился, мне показалось, он колебался, что-то взвешивал, наконец принял какое-то решение. Начал он внешне решительно, почти резко, но неуверенность в голосе ощущалась:

— Послушай… А что, если мы… когда стемнеет, махнем в Бенковац, а?

У меня от этих его слов засосало под ложечкой. В тот день я проверил в баке бензин, осталось совсем мало, до Бенковаца ни за что не дотянуть. Но как отказаться? Как убедить его, что это не обычная шоферская отговорка? Видно, он заметил на моем лице нерешительность, колебания, потому что добавил:

— Ну а… что касается бензина, я оплачу.

— О чем вы, боже правый! — поспешил я упредить его. — Ни в коем случае!..

Деваться было некуда. Все это вдруг стало как бы делом чести. Я с готовностью дал согласие — была не была. С божьей помощью тронулись. Зарич развалился на сиденье с улыбкой: «Прокачусь-ка разок по-майорски!» Дорогой он рассказал, что не стал просить об отлучке, решил пойти «так», преподнести семье сюрприз, провести со своими сочельник, а на заре пешком вернуться в Пужаны. Помолчал и, наверное почувствовав необходимость оправдаться, добавил, что это его первое нарушение устава за все годы службы в армии.

— Никогда не было такого, чтобы я не явился на службу или притворился больным, никогда не прогулял в отпуске даже одного-единственного лишнего дня. А как они со мной? Раз так, значит, не стоит быть лучше их!

Я слушал молча, шоферу это позволительно, не считается признаком неодобрения. Меня скребла одна забота — что делать, если мотор заглохнет. Применяя всевозможные шоферские хитрости и уловки, я экономил бензин как мог, на каждом спуске выключал мотор и скатывался вниз по инерции. Потом гнал с головокружительной скоростью, стремясь хоть так обмануть мотор на какие-то километр-другой. Зарич подобрел, вопреки обычаю разговорился. Белая лента дороги быстро разматывалась перед нами в ярком свете фар. Капитан растроганно лопотал: «Да, брат, недаром господа любят автомобили!»

Через дорогу перескочил заяц, и он закричал: «Ага! Лови его, лови!»

Я дернул рулем вправо-влево, но слабо, непроизвольно, только чтобы его удовлетворить. Ехали хорошо, две трети пути было уже за спиной. Наконец увидели вдали на возвышении огни, слава богу, осталось всего семь-восемь километров. Только бы доехать до Бенковаца, твердил я про себя машинально, как заклинание, а там будь что будет! Приближался маленький спуск, потом будет длинный подъем на гору Кличевицу, и мы — в Бенковаце. Я дышал посвободнее. Вниз по склону мчался на полном газу, чтобы с разгона въехать как можно дальше на подъем. Мотор гудел торжествующе, крылья капота подпрыгивали в стороны выше, чем когда бы то ни было. Я был почти уверен: не может быть, чтобы такой полет, такая сила угасли! Зарич хлопнул меня по плечу, под короткими усами мелькнул в неловкой улыбке ряд мелких квадратных зубов.

— Эх! Верно говорят, прокатиться с ветерком! — похвалил он мою работу. Машина буквально летела. И вдруг — сердце у меня сжалось — отчетливо донесся необманный зловещий звук, то ли покашливание, то ли чиханье, шум, ворвавшийся в ровную мелодию мотора, сипение воздуха при недостатке бензина, которое напоминало отрыжку пустого желудка и которое уже через десяток метров остановило машину. Я съежился на своем месте. Мне было стыдно поднять глаза на Зарича. Он сразу понял, в чем дело. Несколько мгновений мы сидели как немые.

— И что теперь? — сказал… не помню кто — он или я сам. То был вопрос без ответа, вопрос, на который не ждут ответа, который выскакивает сам собой, просто чтобы прервать неприятную паузу. Машина стояла, молчал мотор, и только сейчас мы заметили, какой сильный поднялся ветер. Вышли из автомобиля. Было очень холодно.

— Будь поблизости какой-нибудь дом, дали бы нам хоть поллитра горючего, — вырвалось у меня, видно, от желания часть ответственности возложить на то обстоятельство, что поблизости нет жилья. Зарич остановился посреди дороги, расставил пошире ноги и, приложив ко рту рупором ладони, закричал изо всех сил:

— Люди-и-и! Э-гей, люди-и-и!

Разумеется, ответа не было.

Он прокричал раза два или три. Я в отчаянии жал на клаксон. Сигнал метался среди зимнего ночного пейзажа, лишь усиливая ощущение одиночества и пустоты. «Глас вопиющего в пустыне», — мелькнуло в голове, и я как никогда прежде прочувствовал точность этой метафоры. Каждый раз, когда я нажимал на сигнал и раздавался его вопль, слабел свет фар, что еще более подчеркивало нелепость ситуации. Предоставленные самим себе, мы простояли больше часа. Нас покинули все надежды, и мы уже оставили все попытки спасти положение, молча сидели в машине, в которую забирался холод, только при свете маленькой лампочки на приборном щитке, фары пришлось погасить. Я вспомнил, что может замерзнуть вода в радиаторе и ее нужно подогревать. Попытался несколько раз завести мотор, но безуспешно, и тогда мне стало ясно, что он не заработает по той самой причине, которая удерживает нас тут, — попросту нет бензина. Я спустил воду из радиатора и опять уселся на свое место. Зарич нахлобучил шапку до бровей, склонил голову к плечу и задремал. Начали слипаться ресницы и у меня. Прошло какое-то время. Вдруг мы одновременно дернулись, озаренные магическим светом, обернулись и сквозь заднее оконце увидели вдали автомобильные фары, как два светящихся зрачка. Это было спасение. Хорошее настроение вновь вернулось к нам. Намного раньше, чем нужно, мы вышли на дорогу, притопывая ногами от нетерпения и холода. Наконец машина подъехала — высокий старомодный открытый лимузин. Когда мы подступили ближе, то увидели, что в автомобиле сидят командир и оба майора, закутавшись в солдатские тулупы, в натянутых на уши шапках. Судя по всему, они возвращались после осмотра линии обороны, лица у нас посинели, как у индюков.