Вдоль по памяти. Бирюзовое небо детства(СИ)

В тридцатых дало знать о себе отравление газами. У деда началась одышка, стали сильно отекать ноги. Болезнь его медленно, но верно прогрессировала. Несмотря на болезнь, я не могу припомнить деда ничего не делающим. Руки его всегда были заняты. С помощью самых примитивных инструментов дед самостоятельно делал деревянные краны для вина, не только не дающие течи, но и привлекающие взгляды своим изяществом.

Деревянный ухват, лопата для выпечки хлеба, трехпалая рогатина для перемешивания сусла, ручки ножей и многие другие инструменты отличались легкостью и удобством. Лучковая пила, деревянная часть которой была сработана дедом, спустя много лет после его смерти хранилась у моего отца. После смерти родителей пила была бездумно оставлена мной в открытом сарае и, приехав однажды, я ее не нашел.

Каждый год отец вместе с дядей Колей Сербушкой привозили деду целый воз диких побегов, вырубленных весной по краю лесополос вокруг колхозного сада. В селе они использовались для изготовления тычек под виноград. Воз вываливали за погребом.

Усевшись на свою неизменную табуреточку, дед, бывало, по несколько дней сортировал и раскладывал привезенное зятьями. Мы с Тавиком помогали ему, вытаскивая и подавая деду указанные им побеги. Часто помогал Боря, живший со своей мамой Антосей во второй половине дома.

Тонкие, кривые, с изломами побеги сразу откладывались и шли на дрова. Самые ровные, без боковых веток длинные побеги дед укладывал, как говорил тогда я, головой к ногам. С нашей помощью дед стягивал их ржавой проволокой в нескольких местах. Плотно скручивая проволоку зубом от конной бороны, дед окончательно выравнивал побеги. Готовые связки мы с Тавиком навешивали сушиться на толстые колья в стене стодолы под длинной соломенной стрехой. После сушки дед делал из ровных побегов ручки для лопат и граблей.

Неспешно расположив перед табуреточкой, подолгу проворачивая, принесенный нами из стодолы чурбан, дед ставил на него свою барду, которую не доверял никому.

Барда - короткий с длинным лезвием и короткой выгнутой наружу под правую руку рукояткой старинный молдавский топор был у деда, пожалуй, главным инструментом. Он купил ее вскоре после женитьбы у кочующих цыган, тракт которых издавна лежал через наше село. Барду дед хранил как зеницу ока, доверяя ее только зятьям лишь на короткое время и то, на его глазах.

Через много лет после смерти деда, будучи студентом, я увидел дедову барду без ручки у бабы Явдохи в углу между печью и лавкой. Лезвие ее было зазубрено, обушок был деформирован ударами, а вся поверхность ее была покрыта глубокими раковинами ржавчины. Шов обуха, сваренный в горне, разошелся широкой щелью. Я попросил бабу отдать ее мне, пообещав купить любой другой.

- Бери, доню, хотела ее выбросить, все жалко. А мне ничего не покупай. Не надо уже.

Бабе Явдохе было тогда уже под восемьдесят.

Барду я принес домой. Мама не обратила внимания. Отец, увидев, как я прибивал для барды отдельный гвоздь в стене каморы, сказал:

- Сколько же работы переделала эта барда?

Барда без рукоятки провисела на гвозде в каморе более тридцати лет. После похорон отца я бесцельно ходил по помещениям дома и сарая. Увидев на стене каморы барду, я снял ее и бросил на полик заднего сиденья машины. У себя дома я кинул барду на чердачок гаража. Лишь в две тысячи шестом году, когда мне минуло шестьдесят, перенося инструменты из гаража в мою новую, более обширную мастерскую, я наткнулся на барду.

Отставив в сторону все дела, все последующие дни и вечера я проводил в мастерской. Уже с помощью пневмотурбинки, круговой проволочной щетки я тщательно очистил барду от ржавчины. Нагрев газовой горелкой, выровнял обух и ударами молотка по нагретому докрасна металлу, широкую щель шва обуха превратил в еле заметную полоску.

Профрезеровав болгаркой канавку по полоске, электросваркой проложил глубокий надежный шов. Все раковины уничтожил полуавтоматной сваркой, тщательно зашлифовывая каждую. Нагрев газовой горелкой лезвие, с помощью железосинеродистого калия закалил полосу вдоль острия барды. Затем снова шлифовал, полировал до зеркального блеска.

Материал для рукоятки барды помог подобрать приятель - столяр из Тырново. Запрессовав рукоятку, заклинил ее, я повесил дедову барду за отверстие, пробитое у основания лезвия еще цыганами, на стенку домашней мастерской. Там она висит и поныне.

Каждый раз, когда я захожу в мастерскую, барда с укоризной смотрит на меня. Почему? Догадываюсь. Ей через два года исполнится сто лет. Моим сыновьям, тем более моим внукам она больше не понадобится. Так и висит, скорбя в своей ненужности, покрываясь пылью.

Установив барду обухом книзу, дед доставал оселок и, поплевывая на него, заправлял режущую кромку барды. Очищал побеги от боковых ветвей, освобождал поверхность от колючек. Установив вертикально, в нижней части заострял тычки всегда тремя почти равными, очень гладкими гранями. Готовые тычки мы сразу уносили на виноградник, где устанавливали их стоя по всем углам, опирая на плетень.

Сама же дедова усадьба занимала довольно обширный участок земли в нижней части села. Впоследствии на этом участке вольготно расположились три семьи. От улицы на всем протяжении двора забора не было вообще. Вместо забора естественной преградой от улицы служил ручей, протекавший почти от центра села и редко пересыхавший даже в самое знойное лето.

Вода в ручье всегда была мутной из-за обилия уток, которых разводили почти в каждом дворе. По этой же причине в ручье не водились лягушки. На развилке высокой акации много лет подряд аисты выводили птенцов. В пятьдесят третьем гнездо разорила цивилизация. Через дерево должны были протянуть линию электропередачи построенной сельской электростанции. Дерево выкорчевали осенью, когда гнездо было уже пустым.

Сама усадьба располагалась на пологом южном склоне двумя террасами. В самой нижней части по центру двора располагалась длинная, обмазанная глиной и никогда не белившаяся стодола. Из трех помещений стодолы потолок был в самой крохотной комнатушке слева. Там хранился дедов инструментарий и садовый инвентарь. В самом дальнем углу стояла широкая рассохшаяся кадка.

В остальных двух помещениях потолок заменяли уложенные на балки длинные колья, на которые вплотную были уложены снопы кукурузы и соломы. Такие потолки в сараях были у многих. Зимой они служили надежным утеплением. В небольшом помещении справа держали корову. Запомнились множество веревок не стене и железная чесалка для вычесывания свалявшейся во время линьки шерсти.

Среднее, самое большое помещение служило для виноделия. Дед никогда не делал и не хранил вино в подвале. Правая от двери часть помещения круглый год была завалена половой и соломой почти до самого потолка. Слева у входа находилась большая деревянная дробилка для винограда, сконструированная дедом и располагавшаяся на огромной каде.

Осенью эта дробилка кочевала по селу, не задерживаясь в одном дворе более одного дня. После того, как дед пропускал виноград, из дробилки в каду стекало еще не начавшее бродить сусло. Дробилку сперва брали зятья, затем племянники и далее. Ждущие бдительно следили за соблюдением очередности, так что отследить движение дробилки по селу можно было ежедневно.

Далее в стодоле располагались винные бочки разных размеров. Маленькие бочки умещались сверху между большими, не мешая соседкам. Поздней осенью либо в начале зимы, когда прекращалось брожение вина, дед доливал все бочки доверху. Затем плотно забивал деревянные пробки и закрывал бочки сначала половой, а потом забрасывал соломой. Раскрывал бочки дед поочередно, в зависимости от спроса на вино.