Под флагом Катрионы

Он стал карабкаться по уступам, стремясь подняться на вторую площадку, – до нее было не меньше десяти метров, а там тропинка кончилась и желающим достичь вершины пришлось бы буквально ползти, держась за каждую трещину. Стивенсону упрямо хотелось посидеть на плоском камне, который и представлял собою площадку, а дальше всё было безнадежно для его слабых сил.

«Если я заберусь на этот камень, – загадал Стивенсон, – то увижу Эдинбург, родной дом и встречусь с Кэт».

Он ухватился одной рукой за острый выступ в скале, другой нащупал щель и сунул туда пальцы. «Когда-то тебе это удавалось, Луи», – сказал он себе и, сжав губы, подтянулся на мускулах. Он приблизился к площадке на полметра, не больше. Оставалось не менее трех метров, нужно было лезть выше. Он со стоном уцепился за тонкий ствол дерева, лишенного листвы и похожего на змею. Дерево надломилось, треснуло, рука скользнула вниз, голова закружилась, и Стивенсон упал на площадку, с которой минут пять-шесть назад начинал безнадежный подъем. Бальфур посмотрел на хозяина и стал выбивать копытом искры из камня. Стивенсон поднялся, еще раз обозрел взглядом вершину Веа и подумал: «Не может быть, чтобы туда никто не добирался, не может быть! Еще раз, Луи! Ведь ты загадал!»

Руки и ноги скользили по каменным уступам, – ветер снял с них всякую растительность, а солнце насквозь прокалило небольшие участки земли. Один раз Стивенсону удалось зацепиться всеми десятью пальцами за ребра огромного плоского камня, представлявшего собою удобную опору для дальнейшего подъема, но у него не хватило сил на то, чтобы на мускулах втащить себя на этот камень.

«Луи! – подбодрял себя Стивенсон. – Тебе хочется побывать на родине? Лезь наверх, ты легкий, ты почти невесом! Ну же, Луи, постарайся!»

Нет, ничего не выходит! И вдруг он увидел на руках своих кровь; но это не испугало его: ребра камня острые; каждый, забирающийся наверх, естественно, поранит руки. Но кровь тонкой струйкой текла и по его рубашке, а капли падали с подбородка. Стивенсон сплюнул на темно-коричневую землю и раз и два, и оба раза кровью. И это не испугало его: не впервые. Но вот то обстоятельство, что ему не дается такая простая и пустая вещь, как восхождение на вершину горы, – даже и не на вершину, а всего-навсего на площадку, – всерьез напугало и опечалило его. Загадывал, дважды пытался, и еще раз попробует, черт возьми, но будет сидеть на плоском камне!

Нет, не удается. Нет сил. Надо посидеть на площадке возле стертых ступенек, помечтать о родине, о Кэт, о давно прошедших днях молодости. Одно лишь и осталось – праздные мечты, не утоляющие воспоминания, горечь на сердце… Превращаешься в мальчишку-школьника, загадывающего на камешке под ногами: поддашь его в третий раз – и, если он перелетит через канавку, тебя сегодня не спросят по геометрии. А если загадаешь на прохожем, что далеко впереди тебя, если перегонишь его до того, как ему поравняться с аптекой, то вечером тебя ждет небывало счастливое событие.

Камешки перелетали через канаву, прохожего перегонял метров за десять до аптеки, и всё же тебя вызывали и на уроке геометрии и алгебры и ставили плохую отметку, и никаких событий – ни счастливых, ни печальных – не происходило ни вечером, ни утром… Загадывал: поеду на Самоа и там начну жить заново среди неиспорченных современной культурой людей. Мечта исполнилась: прибыл на Самоа, и мечта немедленно же обманула. И снова тянет назад, обратно, домой, на родину. И опять загадываешь, снисходя к своему суеверному сердцу. А что, если попробовать еще раз? Нет, невозможно, совсем нет сил, устал, выдохся, «аминь с восклицательным знаком», как говорил когда-то двоюродный брат Боб. Где-то сейчас Боб? Где миссис Ситвэл? Что делает вот в эту минуту Бакстер? Где Кэт, да и жива ли она?..

Кэт – это первая любовь, вечное раскаяние и неисцелимая тоска. Потерпи, Бальфур, я посижу еще немного, наберусь сил на то, чтобы подняться с земли, и мы тронемся в путь. Я оставил попытку забраться на вершину Веа. Я попрошу похоронить меня там, что и должно быть исполнено: живому Тузитале ни в чем нет отказа, мертвому тем более нельзя отказать.

Пассажирский пароход «Королева Виктория» прошел мимо горы. Стивенсон привстал и помахал руками: счастливый путь!

«Привет родине! – негромко крикнул Стивенсон. – Привет Катрионе, острову сокровищ и маякам „Скерри-Вор“ и „Бель-Рок“! Передайте всем, кто меня любит, что я…»

Певучий голос откуда-то справа ответил:

«Будет исполнено, Тузитала! Тебя все любят, но тебя ищет хозяйка Фенни! Возвращайся скорее домой, Тузитала!»

Сосима в два прыжка достиг площадки, где сидел Стивенсон, и, увидев кровь на его подбородке, груди и руках, испуганно прошептал:

«Тузитала умирает! Скорее домой, Тузитала!..»

Стивенсон обнял своего друга, поцеловал в щеку, лоб и еще раз в лоб и щеку, прижался к нему и сказал:

«Хочу домой, Сосима! Смертельно хочу домой! Только знаешь ли ты, где мой дом?»

«Твой дом в Вайлиме, Тузитала. Я посажу тебя на Бальфура, а сам побегу рядом».

Стивенсон покачал головой, печально улыбнулся:

«Тебе не добежать до моего дома, устанешь; это очень далеко, Сосима!»

«Дом Тузиталы рядом, за этим лесом, – скаля ослепительно-белые, крепкие зубы, проговорил Сосима. – Идем скорей, твоя Фенни ищет тебя!»

Стивенсон поднялся на ноги, обнял Сосиму и с его помощью стал спускаться по ступенькам.

Глава пятая

Интермеццо

Друзья Стивенсона иногда, случайно встречали Кэт Драммонд или на сцене маленького театра в Эдинбурге, или на подмостках пригородных кабачков, где она по-прежнему танцевала и пела, но и пела она уже глуше, срываясь и тяжело дыша, и танцевала только одни старинные вальсы – чинные, строгие, неутомительные.

Хэнли познакомился с Кэт и в глаза и за глаза называл ее девушкой с далеких гор. Заинтересовался ею и Бакстер, и она ненадолго увлеклась им – другом нелепого, сумасбродно-благородного Луи, который, подчинясь своему отцу, тем самым пренебрег всем, а всё для Кэт называлось сердцем.

Кэт Драммонд за сорок пять лет своей жизни дважды прочитала библию, трижды – «Записки Пиквикского клуба» и пять раз – «Остров сокровищ». Библию она читала потому, что в ней искала и не находила утешения и оправдания своих нетяжелых грехов и блистательных добродетелей; к числу последних следовало отнести доверчивость, щедрость и незлопамятность. «Остров сокровищ» не мог не понравиться ей, как и любому из тех, кто хоть однажды читал эту книгу. Но, кажется, нет на свете человека, который прочел ее только один раз…

У Кэт не хватало времени на то, чтобы прочесть и другие романы Стивенсона. В сорок лет ее уже не приглашали в театры и разве что из милости предоставляли подмостки непопулярных таверн. Там, где двадцать лет назад ей аплодировали, теперь смотрели на нее с нетерпеливой скукой. Пыталась Кэт гадать на картах, но ей никто не верил: всем и каждому она предсказывала сто лет жизни, сулила могучее здоровье, множество детей и обилие внуков.

Некая доля правдоподобия необходима и в ремесле гадалки.

Доброе сердце не позволяло Кэт лгать.

В последние минуты своей жизни Кэт видела перед собою юношу в бархатной куртке, с длинными волосами, виноватым взором больших, увлажненных слезами глаз. Кэт чудился голос юноши; она вспомнила свои слова, произнесенные много лет назад. И, умирая, она шептала: «Милый, дорогой, единственный, кто меня по-настоящему любил…»

Она умерла в марте 1893 года.

Часть восьмая

Мастер большой мечты

Глава первая

Очень серьезный разговор

январе 1893 года Стивенсон заболел. Это не было обычной вспышкой туберкулеза, – врачи не умели определить, чем именно он болен: английский военный хирург – он же терапевт и зубной врач – утверждал, что у Стивенсона инфлуэнция, весьма опасная потому, что больной страдает туберкулезом. Местный колдун Ке-Лешили презрительно опроверг диагноз англичанина, заявив, что Тузитала просто устал и ему следует лежать в постели ровно двадцать дней – ногами на восток.