Невероятное паломничество Гарольда Фрая

— Гарольд, Куини до сих пор жива! Ты просил ее подождать, и видишь — она ждет! Мы с Рексом посмотрели прогноз погоды — по всему королевству расставлены значки «солнечно». Утром тебе непременно полегчает!

— Морин! — Он хватался за нее, как утопающий за соломинку. — Я не могу. Я ошибался.

Морин не слышала его, а если и слышала, не хотела верить в серьезность его признания. Ее голос взвился еще выше:

— Надо дойти, Гарольд! До Берика осталось всего-то шестнадцать миль! Гарольд, ты сможешь! Только никуда не сворачивай с В-6525.

Гарольд не сумел бы выразить свои чувства от услышанного, поэтому молча повесил трубку.

Гарольд остановился в гостинице, как и велела ему Морин. Он не смел поднять глаз на администраторшу и на молодого швейцара, настойчиво предложившего проводить его до номера и помочь открыть дверь. Паренек раздвинул шторы на окнах, объяснил, как управляться с кондиционером, как пройти в смежную с номером ванную, а также показал мини-бар и гладильный пресс для брюк «Корби». Гарольд, ни что не глядя, кивал. Воздух в комнате показался ему промозглым и гнетущим.

— Принести вам какие-нибудь напитки, сэр? — спросил носильщик.

Гарольду не хотелось объяснять ему про свои взаимоотношения с алкоголем, и он почел за лучшее просто отвернуться. Швейцар ушел, и Гарольд, не раздеваясь, улегся на постель с одной лишь мыслью — что ему больше не хочется никуда идти. Затем он ненадолго заснул, но посреди ночи резко пробудился. Компас сожителя Мартины… Гарольд сунул руку в один карман брюк, потом в другой. Компас пропал. Его не было ни на кровати, ни на полу. И в лифте тоже. Вероятно, Гарольд забыл его в телефонной будке.

Швейцар открыл ему главный вход и пообещал пока не запирать. Гарольд побежал так стремительно, что каждый вдох, наполнявший грудную клетку, напоминал удар. Он настежь распахнул дверь будки, но компаса там не оказалось.

Может, потому что он снова очутился в помещении и лежал на чистых простынях и мягких подушках, но той ночью Гарольда опять стали душить рыдания. Он не мог поверить, что так глупо потерял компас Мартины. Он пытался убеждать себя, что это всего лишь безделица, что Мартина поймет… Но ощущение бесконечной пустоты в кармане не проходило, неизменно возвращая пропавший компас к его мнимому присутствию. Гарольду казалось, что с утратой этой вещи он лишился какой-то своей неотъемлемой, уравновешивающей составляющей. Даже когда он ненадолго проваливался в состояние, близкое к обмороку, в его голове кишмя кишели образы. Ему приходил на память прохожий из Бата в женском платье и с подбитым глазом. Вспоминался онколог, пристально изучавший письмо от Куини, и любительница Джейн Остин, бросавшая реплики в пустоту. Гарольд зарывался лицом в подушку и снова видел седовласого джентльмена, приезжавшего на поезде к юноше в кроссовках. Видел Мартину, ожидавшую своего сожителя, который никогда к ней не вернется. А как там официантка, у которой нет сил уехать из Саут-Брента? А Уилф? И Кейт? И все те, кто ищет счастья? Гарольд очнулся в слезах и проплакал весь следующий день, пока шел.

Морин получила открытку с видом Чевиотских холмов — без марки. На обороте значилось: «Погода хорошая. Г. Целую». На другой день пришла еще открытка — с Адриановым валом [33], но без всякой приписки.

Затем открытки начали приходить ежедневно, иногда по несколько раз. Сообщения Гарольд посылал предельно краткие: «Дождь», «Неважно», «Иду», «Скучаю». Однажды на обороте он нарисовал силуэт холма, в другой раз черкнул закорючку в виде буквы «w» — возможно, изображающую птицу. Некоторые открытки были вовсе не заполнены. Морин предупредила почтальона, чтобы он отслеживал эти послания в отделе сортировки и доплатила ему за их доставку. Она пояснила, что они дороже ей, чем любовные письма.

Гарольд больше не звонил. Она ждала каждый вечер, но все напрасно. Ее страшно мучило, что она заставила его идти дальше именно тогда, когда ему так нужна была ее помощь. Гостиницу она заказывала и разговаривала с мужем, заливаясь слезами. Но они с Рексом уже много раз обсудили и переобсудили: если Гарольд откажется от похода, когда он уже так близок к цели, всю оставшуюся жизнь он будет об этом жалеть.

В начале июля задули ветра и полили дожди. Бамбуковые палочки гнулись к земле точно пьяные, и усики фасоли вслепую тыкались в воздух, ища опоры. От Гарольда по-прежнему приходили открытки, правда, места их отправки больше не составляли строго ориентированного к северу направления. Одну доставили из Келсоу, который, по подсчетам Морин, на двадцать три мили к западу отстоял от правильного маршрута. Другая пришла из Эклза, следующая из Колдстрима — оба населенных пункта лежали гораздо западнее Берика. Чуть не ежечасно Морин принимала решение позвонить в полицию, но, взяв трубку, всякий раз понимала, что не вправе останавливать Гарольда, если со дня на день он может прийти в Берик.

Редкую ночь ей удавалось выспаться. Морин опасалась, что, поддавшись бессознательности сна, она прервет единственную уцелевшую связь с мужем и может потерять его безвозвратно. Она садилась во внутреннем дворике на стул и под звездами бодрствовала ради человека, который где-то вдалеке ночевал под одним с нею небом. Рекс то и дело приносил ей по утрам чашечку чая или доставал из машины дорожный плед. Они оба недвижно и безмолвно наблюдали, как редеет тьма, как начинает брезжить перламутровая заря.

В такие моменты Морин молила только об одном: чтобы Гарольд поскорее вернулся домой.

26. Гарольд и кафе

Последний отрезок пути оказался наихудшим. Гарольд не видел перед собой ничего, кроме дороги. В голове не было ни одной мысли. На правой ноге снова вздулся давний нарыв, и Гарольд поневоле прихрамывал. Никакого удовольствия он уже не испытывал: он давно переселился в тот край, где оно неведомо. Мухи роем вились вокруг его головы. Они кусали, порой даже жалили. Среди огромных пустых полей ехали по дорогам маленькие, словно игрушечные машинки. Опять вершина. Опять небо. Опять новая миля. Ничего не менялось. Все лишь докучало Гарольду, сокрушало его, вынуждая к капитуляции. Теперь он часто забывал, куда должен прийти.

Без любви не бывает — чего? Какое же там слово? Гарольд никак не мог вспомнить. Ему казалось, что оно начинается на «п», и он хотел уже назвать одно, обозначавшее вульву, но тут же решил, что наверняка ошибается. Поиски смысла на поверку приводили к бессмыслице. Небо заволакивало чернотой. Гарольда секли косые дожди. Ветра дули с такой яростью, что он с трудом удерживался на ногах. Он засыпал промокший, и промокший просыпался. Казалось, он навсегда позабыл, что такое тепло.

Кошмары, которые вроде бы давно остались позади, возобновились, и от них не было никакого спасения. Наяву и во сне Гарольд заново погружался в прошлое и с прежней силой переживал старые ужасы. Ему представлялось, как он топором кромсает в щепы их садовый сарайчик, как занозит и без того израненные руки, и в голове у него мутится от виски. Ему мерещились собственные разбитые в кровь кулаки и тысячи цветных стеклянных осколков. Он слышал слова своих молитв, возносимых с зажмуренными глазами и стиснутыми кулаками, — бесполезные и ничего не значащие. Иногда ему являлась Морин; она отворачивалась от него и скрывалась в шаре ослепительного света. И двадцать прожитых лет вдруг отсекались сами собой; невозможно было больше прятаться за обыденностью и избитыми фразами: они перестали существовать, как и прочие элементы пейзажа.

Никому не под силу представить себе подобное одиночество. Гарольд попытался закричать, но не смог издать ни звука. Глубоко внутри его разлился холод, как будто кости начали леденеть. Гарольд сомкнул глаза, намереваясь заснуть и не сомневаясь, что ему не выжить, но не имея воли противостоять этому. Проснувшись, он ощутил, как врезается в тело задубевшая сырая одежда, как саднит лицо, опаленное солнцем, а может быть, холодом. Тогда он встал и потащился дальше.