Таинственная страсть (роман о шестидесятниках). Авторская версия

………………………………………

Ваш несколько причудлив монолог, —

проговорил хозяин уязвленный.

— Но, впрочем, слава поросли зеленой!

Есть прелесть в поколенье молодом.

………………………………………

Одна из гостий, протянув бокал,

туманная, как голубь над карнизом,

спросила с неприязнью и капризом:

Скажите, правда, что ваш муж богат?

…………………………………………

И — хлынул Дождь! Его ловили в таз.

В него впивались веники и щетки.

Он вырывался. Он летел на щеки,

прозрачной слепотой вставал у глаз.

………………………………………

Дождь с выраженьем ласки и тоски,

паркет марая, полз ко мне на брюхе.

В него мужчины, поднимая брюки,

примерившись, вбивали каблуки.

………………………………………

Хозяин дома прошептал:

Учти, еще ответишь ты за эту встречу!

Я засмеялась: знаю, что отвечу.

Вы безобразны. Дайте мне пройти.

Из шестидесяти семи прочитанных строф мы приводим здесь только десять, но и они, нам кажется, достаточны для выражения курьезно-серьезной трагикомедии 1963-го, именно того года, когда у оскорбленного поэта сложилась эта «Сказка». Нэлла поставила точку и замолчала, опустив голову и взглядом исподлобья блуждая по собранию. И все молчали, было не до аплодисментов, пока академик Габарит, пожилой дядька с мохнатыми бровями, не смахнул слезу и не произнес гулким баском: «Я это знаю по самому себе», что заставило Пролетающего приостановить его полет и зависнуть над этой группой людей в литфондовском парке.

Затем Ян Тушинский пригласил на террасу Антошу Андреотиса. Тот был в великолепной форме — загорелый и ясноглазый юнец в ярком шелковом джемпере, приобретенном, очевидно, в каком-то хорошем американском магазине: в общем, то, что на жаргоне страны таких джемперов называется The Party Boy. За прошедшие годы, после того как он приобрел надежную и красивую подругу Софку Теофилову, он написал огромное количество своих уникальных стихов и утвердился в репутации почти неотразимого покорителя как больших аудиторий, так и отдельно взятых, предпочтительно женских персон. Пока он вставал с травы, его муза Софка, или Фоска, успела напутствовать его пожатием локтя, а Катька Человекова, сунув в рот колечко пальцев, произвела пронзительный свисток.

Перепрыгнув сразу через четыре ступени и повернувшись к публике, он сразу начал орать и показывать руками:

Спасибо, что свечу поставила

в католикосовском лесу,

что не погасла свечка талая

за грешный крест, что я ношу.

Я думаю, на что похожая

свеча, снижаясь, догорит

от неба к нашему подножию?

Мне не успеть договорить.

Меж ежедневных Черных речек

я светлую благодарю,

меж тыщи похоронных свечек —

свечу заздравную твою.

И все вздохнули на поляне и посмотрели сначала на Фоску Теофилову, а потом с лаской друг на друга. И зависший над поляной Пролетающий ниспослал им свой собственный неизреченный вздох. Антоша продолжал:

Уважьте пальцы пирогом,

в солонку курицу макая,

но умоляю об одном —

не трожьте музыку руками!

Нашарьте огурец со дна

и стан правосидящей дамы,

даже под током провода —

но музыку нельзя руками.

Она с душою наравне.

Берите трешницы с рублями,

Но даже вымытыми

не хватайте музыку руками.

И прогрессист и супостат,

мы материалисты с вами,

но музыка — иной субстант,

где не губами, а устами…

Руками ешьте даже суп,

но с музыкой — беда такая!

Чтоб вам не оторвало рук,

не трожьте музыку руками.

И дальше еще несколько пассажей из недавнего:

Да здравствуют прогулки полвторого,

проселочная лунная дорога,

седые и сухие от мороза

розы черные коровьего навоза!

………………………

Зачем в золотом ознобе

ниспосланное с высот

аистовое хобби

женскую душу жмет?

……………………

Гляжу я, ночной прохожий,

На лунный и круглый стог.

Он сверху прикрыт рогожей —

чтоб дождичком не промок.

И так же сквозь дождик плещущий

космического сентября,

накинув Россию на плечи,

поеживается Земля.

И все так легко. Так звонко. Так гениально! И на обратном пути с террасы можно так же легко, гениально и звонко поцеловать родную Фоску в щеку и в губы Катю, по дружески и на «ты».

Потом поднялся Григ Барлахский. Он был в одной тельняшке без рукавов, чтоб все любовались лаокооновским сплетением рук. Все ждали очередной артподготовки с последующим штурмом собственных позиций, но вместо этого матерый талантище прочел не то что даже ретро, а историческое, лирику времен первой бесславной блокады.

Я тоже был бы в Оленьку влюблен,

За ней по Малой Офицерской следуя,

Но муж ее, противника преследуя,

Отстаивал Четвертый бастион…

………………………………

У флотских свой устав и свой закон: