Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)
Одарю тебя трижды (Одеяние Первое) читать книгу онлайн
Роман известного грузинского прозаика Г. Дочанашвили — произведение многоплановое, его можно определить как социально-философский роман. Автор проводит своего молодого героя через три социальные формации: общество, где правит беспечное меньшинство, занятое лишь собственными удовольствиями; мрачное тоталитарное государство, напоминающее времена инквизиции, и, наконец, сообщество простых тружеников, отстаивающих свою свободу в героической борьбе. Однако пересказ сюжета, достаточно острого и умело выстроенного, не дает представления о романе, поднимающем важнейшие философские вопросы, заставляющие читателя размышлять о том, что есть счастье, что есть радость и какова цена человеческой жизни, и что питает творчество, и о многом-многом другом.
В конце 19 века в Бразилии произошла странная и трагическая история. Странствующий проповедник Антонио Консельейро решил, что с падением монархии и установлением республики в Бразилии наступило царство Антихриста, и вместе с несколькими сотнями нищих и полудиких адептов поселился в заброшенной деревне Канудос. Они создали своеобразный кооператив, обобществив средства производства: землю, хозяйственные постройки, скот.
За два года существования общины в Канудос были посланы три карательные экспедиции, одна мощнее другой. Повстанцы оборонялись примитивнейшим оружием — и оборонялись немыслимо долго. Лишь после полуторагодовой осады, которую вела восьмитысячная, хорошо вооруженная армия под командованием самого военного министра, Канудос пал и был стерт с лица земли, а все уцелевшие его защитники — зверски умерщвлены.
Этот сюжет стал основой замечательного романа Гурама Дочанашвили. "Дo рассвета продолжалась эта беспощадная, упрямая охота хмурых канудосцев на ошалевших каморрцев. В отчаянии искали укрытия непривычные к темноте солдаты, но за каждым деревом, стиснув зубы, вцепившись в мачете, стоял вакейро..." "Облачение первое" — это одновременно авантюрный роман, антиутопия и по-новому прочитанная притча о блудном сыне, одно из лучших произведений, созданных во второй половине XX века на территории СССР.
Герой его, Доменико, переживает горестные и радостные события, испытывает большую любовь, осознает силу добра и зла и в общении с восставшими против угнетателей пастухами-вакейро постигает великую истину — смысл жизни в борьбе за свободу и равенство людей.
Отличный роман великолепного писателя. Написан в стиле магического реализма и близок по духу к латиноамериканскому роману. Сплав утопии-антиутопии, а в целом — о поиске человеком места в этой жизни и что истинная цена свободы, увы, смерть. Очень своеобразен авторский стиль изложения, который переводчику удалось сохранить. Роман можно раздёргать на цитаты.
К сожалению, более поздние произведения Гурама Дочанашвили у нас так и не переведены.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
— Нет, я сам, своими руками, вкладывал...
— Не веришь — проверь.
Скарпиозо прощупал воротник плаща и вытащил узкий отточенный нож.
— Глазам не верю... Насквозь меня видите! Значит, без ножа вы? — неожиданно уточнил Скарпиозо, меняясь.
— Все пять на месте. Те три в рукаве прятал.
— Все это время?!
— Да. Ты мог не вытерпеть, и я...
— Вот это да! Ну и предусмотрительный! — восхищенно вырвалось у Скарпиозо, и он опять взмолился: — Прошу вас, очень прошу...
— Что еще?
— Побратаемся, хале...
— Пошел ты... — И Доменико надел рубашку.
В Средний город они вернулись лесом. Скарпиозо избегал тропинок. Он шел впереди, восторгаясь твердой рукой и метким глазом Доменико, а когда вошли в город, сказал одному из прятавших мрачный взгляд, под широкополой шляпой: «Похлеще нас он, оказывается! Так-то!» И, уже поднимаясь по лестнице своего дома, вспомнил:
— Твои бесценные ножи в лесу остались!
— Нет, нет их там.
— Успели тихонько вытащить, хале?!
— Да.
— Вот это да!
Скарпиозо сунул ключ в замок, но тщетно крутил его в скважине. Недоумевая, обернулся к Доменико, тот выудил из кармана свой ключ, и, когда отпер, хозяин ошалел:
— Когда вы поменяли?!.. Так незаметно! — И восторженно завопил: — Уразумел! Убили человека и нарочно размазали кровь на верхней губе, с толку сбить меня! Как я сразу не сообразил?! Ох, сдал ты, Скарпиозо, плохи твои дела, злосчастный, — он хлопнул себя по лбу. — Выжил я из ума! — И обернулся к Доменико: — Новые приёмы, новые уловки, хале! Разве не так, хале?
И Доменико кивнул медленно, невозмутимо.
Скарпиозо в тот же вечер явился к самому полковнику Сезару и доложил:
— Отменно выглядите, грандхалле, воистину достоин он вашей дружбы, рука — меткая, денег — уйма, тысяч четыре, а может статься, и больше... Надеюсь, не обойдете щедростью вашего верного слугу. А он по всем статьям подойдет, и шутник — потешит вас, приютите под вашим светлым кровом, пока обдерете как липу, оставьте драхм двести, а потом, очень прошу, передайте его нам. — И, заметив удовлетворение на лице полковника, осмелел: — Не мне вам говорить — сумеете культурненько содрать с него шкуру, грандхалле!
И поскольку ночью опасно было все же спускаться в Верхнюю Камору — она располагалась ниже Средней, — двенадцать человек, самых надежных из людей надзирателя Наволе, проторчали ночь у дома Скарпиозо; погода стояла прескверная, и, дрожа под своими деревянными накидками-щитами, крепко ухватив ножи, они с нетерпением ждали энергичного выкрика спесивого стража Каэтано: «Восемь часов утра, и все гениииальноооооо!!!»
А вообще дивный был лес...
Будущий канудосец Мануэло Коста жил в сертанах, далеко от мраморного города.
Удивительно просыпался веселый, самый веселый вакейро — раскроет глаза и уже улыбается. Необычно, по-особому счастлив был Мануэло Коста, всем восхищалась и полнилась, возвышаясь, его душа; легко, с охотой носился он за разъяренными быками. Дело свое знал отлично, как и любой другой вакейро, и даже чуточку получше, а силой и мужеством не намного уступал самому Зе Морейре, только не было у него жены, подобной Мариам, и частенько наведывался он в город, заранее предвкушая радость, и внешне был — хоть куда!.. А коня любил!.. Каждое дерево восхищало его до дрожи, но и горстью песка в пустыне любовался с той же нежностью, — кому было понять его, одинокого! Удивительным даром наделен был Мануэло, удивительной наделен любовью — невзрачный куст под его взглядом, озаренный светом его красивых глаз, превращался в куст Мануэло и, возвеличенный, как баобаб, расцветал, распускался, обретая красоту, зеленел поразительно, дивно и, ни с чем не сравнимый, возрастал до небес — легко соскочив с коня, Мануэло Коста ложился под куст и возносил его ввысь. Всем миром владел ничем не владевший бедняк Мануэло, так уж умел он смотреть — завладевал всем, чего достигал его взор, все вмещала, всем наполнялась бескрайно душа, и, ликуя, носился на своем скакуне неимущий владыка всего Мануэло Коста, а за ним изумленно следил, укрывшись за толстым стволом, одноногий бесенок — другого такого вакейро Саси не знал, не видал. Сама каатинга, колючая, лютая, и та странно замирала, когда проезжал веселый вакейро. И все же живую стройную женщину Мануэло Коста предпочитал всему, и, беспечно потерпев несколько дней, он просил соседа и друга Зе Морейру присмотреть за его стадом и, взлетев на скакуна, устремлял его к городу. Ночь напролет мчал жеребца Мануэло Коста среди вспугнутых, притаившихся где-то леопардов и серн, а утром чуть свет въезжал в город, привычно и как-то небрежно покачиваясь на коне, а за ним уже следили из-за штор женщины — стук звонких копыт его коня узнавали все. Не сходя с коня, Мануэло Коста съедал чего-нибудь на грош и, двумя пальцами снимая свою широкую двууголку, изящно опуская ее до стремени, говорил то одной, то другой зардевшейся женщине, вроде бы случайно вышедшей на улицу: «Мое почтение Веронике... Как поживаете, Коломбина?..» Имена он частенько путал, да что с того — обожали его женщины, и, спустив одну из них с коня где-нибудь в безлюдном лесу на залитой солнцем полянке, бросив свой широкий ремень на спину покорного скакуна, он огорченно признавался упрятанной под пышной пестрятиной женщине: «Никак не усвою, что и как расстегивать!» И хотя женщина упорно тянулась к кустам, прекрасный пастух все же укладывал ее под сияющим солнцем, зачарованно любуясь озаренным лицом, а та, возвышенная удивительным вакейро, захлестнутая счастьем, только и повторяла: «Мануэло Коста, Мануэло...»
Мануэло Коста был одним из пяти избранных, ставший впоследствии великим канудосцем.
И едва звякнула железная клетка, опущенная Каэтано на каменные плиты, как двенадцать человек надзирателя Наволе скинули деревянные накидки-щиты. И всю Камору заполнил шум — обитатели города открывали наглухо запертые двери, калитки, широко растягивали губы, изображая улыбку, и настороженно, с недоверием глядели друг другу вслед.
Один из двенадцати, одетый дороже других, блестя всеми своими пуговицами, поспешил к дому Скарпиозо, забарабанил бронзовым кольцом по тяжелой двери.
— Кто там, хале?! — резко отозвался Скарпиозо.
— Я, Элиодоро.
— О, мой капрал! — голос лился медово. — Сейчас открою, хале, сейчас...
Капрал шагнул через порог, сказал:
— С мирными часами вас, хале, спроста человеку глотку не перережу, но если сделает мне что плохое... берегись тогда... Да здравствует великий маршал.
— Небывало неслыханного счастья дарителю мира, хале! Какой недоумок посмеет навредить вам, хале!
— Где он у тебя?..
— В той вон комнате.
— Кричал во сне?
— Нет.
На цыпочках, крадучись поднялись по лестнице; у двери в комнату, где был Доменико, капрал Элиодоро нагнулся и, припав ухом к замочной скважине, прислушался, потом бесшумно отступил, опасливо втянув носом спертый воздух, и дал знак шестерым из своей команды. Те подхватили массивную трубу с ручками по бокам, с разгона двинули по двери и, бросив ее, отскочили в сторону, а укрытый стеной капрал стремительно выставил к пролому накидку-щит. Секунды через две он отпрянул и тщательно осмотрел накидку — ни одного ножа не торчало из нее! Недоуменно глянул на Скарпиозо, но тот и сам был изумлен. Удивленно хлопали глазами и шестеро остальных.
— Он или дурак безмозглый, или тертый калач, — заключил капрал, все еще не веря глазам.
— Какой же дурак — убить себя вчера не дал!
— Тогда, значит...
— Значит, тертый...
— Он ждал нас?
— Так точно, ждал.
Капрал Элиодоро снова упрятал себя под деревянной накидкой-щитом, надел маску и так предстал перед побледневшим Доменико:
