Ложа чернокнижников

— Питер, ты уверен, что с тобой все в порядке? — Теперь она храбро улыбалась, — Все это звучит как какой-то бред. В смысле, разве сатанизм не объявлен вне закона? Как все это может быть?

Увидев идущую из туалета Салли, я встал.

— Ты, правда, очень нравишься мне, Мод, — сказал я. (Чистейшей воды ложь, разумеется.)

— Правда?

— Обещаю, что свяжусь с тобой, как только смогу.

Мы встали, чтобы идти. Я нервно чмокнул Мод в щеку.

— Пожалуйста, приглядывай за ним, Салли, и смотри, чтобы с ним не случилось беды, — таковы были последние слова Мод.

Думаю, у самой Мод нет никаких причин беспокоиться. Сатанисты не станут возиться с какой-то полоумной парикмахершей из Кэмден-тауна. Кроме того, если кто-нибудь и выследит ее и начнет цепляться, то у него все шансы, что она сломает ему шею одним из своих каратистских ударов. Как бы то ни было, это здорово — раз и навсегда распрощаться с Мод. Она была как камень на шее.

В туалете у Салли зародился план. Сейчас мы доедем до вокзала Ватерлоу, оттуда поездом до Дувра, а там паромом — до Булони. Когда доберемся до Булони, придумаем, что делать дальше. Поэтому мы сели в 68-й автобус, который идет от Кэмден-таун до Ватерлоу. В автобусе Салли решила поговорить о Мод.

— Мне ее жаль. Она ведь из цивилов, правда? Ты не должен был втягивать ее во все это!

— У меня не было выбора, Салли. Я должен был делать то, что приказывает Ложа.

— О да, тебя послушать, получается, что ты испытывал жуткие страдания. Но ведь она такая красивая, правда?

— Никакая она не красивая. Она такая толстая и неуклюжая.

— Нет, она — красивая. От нее так и веет женской сексуальностью.

Я не обращал серьезного внимания на фантазии Салли. Я весь холодел при одной только мысли о вокзале Ватерлоу. Именно о нем поется в одной из песенок группы Кинкс. «Ватерлоу — конец всему». Если Ложа действует так же, как полиция, выслеживающая убийцу, то приспешники Ложи должны следить за всеми вокзалами. Ватерлоу определенно окутан дурными предзнаменованиями. Алистер Кроули описал этот вокзал в своем романе «Лунное дитя» как «траурное преддверие Плача». Я нутром чувствую, что любая поездка, начинающаяся с Ватерлоу, плохо кончится. Я просто не мог заставить себя войти в вокзал Ватерлоу.

Так что же случилось дальше? Мне придется писать сто дней и сто ночей, чтобы описать все, что случилось дальше, и что я подумал по этому поводу, и что подумала Салли о том, что я подумал… Не обращайте внимания. Писательство — это процесс бесконечный. Чтобы выйти на улицу, вам придется открыть дверь, чтобы открыть дверь — нужно повернуть ручку, а чтобы повернуть ручку — взяться за нее, а чтобы взяться за нее… Это все равно что рыть яму на пляже у линии прибоя: не успеете вы ее выкопать, как ее зальет водой, а только вычерпаете воду, как снова нахлынет волна. Сознание не имеет границ. И вот я сижу в темном лесу и пишу. Салли начала раздеваться, чтобы одежда не сковывала ее движений и не мешала танцевать. Она сказала, что исполнит Танец Семи Дневников.

А дальше случилось вот что: я сказал Салли, что у меня плохое предчувствие насчет вокзала Ватерлоу, поэтому мы пошли не на вокзал, а в паб «Дыра в стене». Что теперь? Надвигался вечер, а я две ночи перед этим плохо спал и слишком устал, чтобы думать, но Салли твердила, что мы должны выбраться из Лондона сегодня же вечером. Она сказала, что мы должны вырваться из зоны вредных вибраций Ложи. Потом я вспомнил об ампулах с мефедрином. Это было так чудесно, словно я нашел у себя в кармане волшебные бобы. У чистого мефедрина ужасный вкус, поэтому я разбил ампулы, вылил содержимое в остатки пива, и мы стали ждать прихода. Это заняло двадцать минут, а может, полчаса. Я как раз почувствовал, что у меня сводит челюсти, и тут Салли разродилась новой идеей.

— Мы уйдем из Лондона пешком. Это будет круто. В Ложе ничего такого не ожидают. Мы выйдем из Лондона пешком, оставив позади свои старые жизни. Мы будем идти всю ночь. Это будет кайф. А утром увидим, где окажемся.

Салли вся прямо загорелась. Отчасти от своей блестящей идеи, отчасти от прихода. Когда мы вышли из паба, она заставила меня остановиться у люка канализации, и мы выбросили туда наши часы. Таким образом мы символически отреклись от наших прежних жизней.

— Пойдем вслед за солнцем, — сказала Салли. — Двигаем на запад.

Конечно, солнце уже село, но, помнится, мы решили, что нагоним его где-нибудь по дороге, ведь солнце не подгоняется мефедрином. В городе звезд не видно. Но когда мы шли по Ламбет-уок, я вспомнил, как, работая в библиотеке Ложи, заглянул в путевые заметки Саймона Формена, астролога семнадцатого века. Он там пишет, что обычно ездил через Ламбетскую трясину, тогда это было любимое место, чтобы кого-нибудь зарезать или утопить. Лондон — тут уж ничего не скажешь — это настоящая Шамбала Запада, город чародеев и кудесников — таких, как Саймон Формен, Джон Ди, Роберт Фладд, Френсис Баррет, Алистер Кроули, — место, где спасения нет.

У меня в голове крутилась песенка Донована «Безумный Джон, сбежавший из Бирмингема». У меня вовсю пошел приход. Я весь горел в языках чистого белого пламени. Когда болтушка доходит до зубов, во рту появляется странный металлический привкус. Меня словно переплавляли в тигле алхимика. Я превращался в ртуть. С Салли происходило то же самое, так что мой кайф общался с ее кайфом и мы говорили без умолку. Это была Ночь Силы, и нам предстояло узнать друг друга так, как никогда раньше: мы шли и на ходу говорили о сайентологии, о парикмахерском искусстве, об Эльвире Мадиган, об эго, о кошачьем глазе, о духовной смерти, об эпилепсии, о группе Пинк Флойд, о сандалиях, о мифических путешествиях, о deja-vu, о значении мини-юбок, о персидской архитектуре, о граффити, о подлинности, о четырех самых ужасных вещах на свете и о мармайте. После тоскливых вечеров с Мод было так чудесно оказаться рядом с Салли и говорить все, что захочется, не ограничивая себя тем, что она способна понять. Мы превратились в настоящих странствующих философов. Нет, на самом деле мы были богами, хотя мы и позабыли об этом, но теперь нам наконец удалось поднять настоящий смерч, и мы путешествовали на нем. Мы живы.

«Эй, молодые, куда так быстро?» — крикнул сидевший возле станции метро «Воксхолл» бродяга и неверной рукой попытался схватить Салли, но какой ковыляющий бродяга был способен догнать Салли Спиду и Питера Живчика, кативших на своей огненной колеснице? Самые разные обитатели ночи старались отвратить нас от избранного пути. Когда мы шли по району Уондсуорт, к остановке грохоча подъехал ночной автобус, на задней площадке стоял кондуктор.

— Последний автобус! Хватит места еще для двоих! — крикнул он. Его усмешка была похожа на оскал огромной пасти.

Но я осенил себя крестным знамением и отвернулся, потому что мне показалось, что это тот самый автобус, с которого я спрыгнул накануне, и если мы сядем в него, то наткнемся на подкарауливающих нас Бриджет и Чарльза Фелтонов. В Уондсуорте нас охватил приступ паранойи. Это определенно дурное место. У подножия холма расположился магазин. В его ярко освещенной витрине были выставлены разные гадкие «приколы»: почти всамделишный паук, кучка дерьма из пластмассы, безобидная на вид диванная подушка-пердушка, взрывающаяся ручка, «яичница» с погашенной в ней сигаретой, пузырьки с «чесоточным» порошком, поддельные груди, бомба-вонючка в виде сигареты, резиновое «ухо Ван Гога», и среди всех этих обманок — большая коробка с реквизитом фокусника, на крышке которой красовался сам Отец Лжи, Мефистофель, ухмылявшийся и насмешливо указывавший на меня.

Когда мы стояли, прижавшись к витрине магазина приколов, мимо на своих мотоциклах пронеслась банда Ангелов Ада. Призрачные наездники, их глазницы были заключены в стальные футляры, и за большими мотоциклетными очками скрывалась пустота их глазниц. Салли сказала, что эти рокеры похожи на назгулов из «Властелина колец». А по-моему, они больше напоминали оседлавших мотоциклы слепцов в дикой охоте. Я представил себе колонну бегунов в развевающихся ритуальных одеждах, протянувшуюся от Хораполло-хауса. Впереди бежал Магистр с черной свечой в руке, а за ним — Чарльз и Бриджет Фелтоны с Мальчиком, рвущимся с поводка, Лора, Гренвилль, Агата и все остальные, тоже со свечами, и последней — госпожа Бабалон верхом на медленно и тяжело ступающем Звере.