Сестра моего сердца

— Я оплатила еще три минуты, но не могу потратить больше денег, — сказала Судха. — Быстрее, Анджу! Ты меня слышишь?

Я судорожно пыталась что-то придумать.

— У тебя еще есть с собой деньги? — наконец сообразив, спросила я и в глубине души боялась услышать отрицательный ответ, потому что из ее писем я помнила, что ключи от сейфа хранились у свекрови.

Но Судха удивила меня.

— У меня есть пятьсот рупий, я их вытащила из ящика стола Рамеша. Еще есть все мои драгоценности, которые хранились не в сейфе. На всякий случай.

— Какой случай? — я хотела услышать эти слова от Судхи. Мне нужно было услышать их от нее.

— На случай, если я решу не возвращаться, — ответила Судха уже более твердым голосом. Ей тоже нужно было сказать это вслух.

— Ну что ж, тогда проблема на первое время решена. Поезжай на ближайшем поезде до станции Ховрах, а потом возьми такси до дома. Мамы позаботятся о тебе.

— Всё не так просто, Анджу, — замялась Судха. — Я только что звонила в Калькутту и говорила с мамой. Она сказала мне, что я ни в коем случае не должна уезжать отсюда, что мое место в доме родственников мужа, хорошо мне там или плохо. Она боится, что они никогда не примут меня обратно, и что тогда будет со мной? Все будут думать, что они вышвырнули меня потому, что я сделала что-то плохое, решат, что у меня ребенок не от мужа, — тут голос Судхи прервался.

Я стояла не дыша, не в силах поверить.

— Надо было ей сказать, что они заставляют тебя сделать аборт, — наконец выдавила я. Даже тетя Налини должна была понять, что у Судхи нет другого выхода.

— Я сказала ей. Но она считает, что это меньшее из двух зол, — рыдания прервали слова Судхи. — Моя собственная мать…

— Время вышло, — снова раздался скучающий голос оператора. Я вдруг подумала, слышала ли она то, о чем мы говорили, и что бы она сказала. Хотя операторы, наверное, постоянно слышат подобные разговоры, когда ломаются чьи-то жизни, рушатся надежды и разочарование повисает в воздухе, словно дым от сгоревшего дома, который казался тебе крепостью.

— Главное не торопиться, — сказала я Судхе, стараясь говорить как можно уверенней. — Всё уладится, вот увидишь. Я позвоню тебе, когда ты будешь в Калькутте.

И тут связь прервалась.

— Тебе не надо было советовать ей возвращаться назад в ваш дом, — сказал Сунил еще до того, как я положила трубку на место. — Может быть, ей удалось бы всё как-то уладить с мужем, если бы она осталась. А теперь у ее свекрови будет идеальный повод для того, чтобы убедить Рамеша развестись с ней…

Я была так зла, что меня трясло. Я сказала Сунилу, что у него глупые, типично мужские рассуждения. Как мужчина может понять, что чувствует сейчас Судха? Как мужчина, который понятия не имеет, что значит носить в себе жизнь, — как он может знать, что испытывает женщина, которую заставляют эту жизнь убить?

И тут я почувствовала легкое, но отчетливое шевеление глубоко внутри себя, такое прохладное и серебристое, как будто в животе у меня прыгала рыбка. Мой малыш! Он напоминал мне о том, что в жизни самое главное.

Я крепко сжала губы. Если я начну ссориться с Сунилом, то уже не смогу остановиться, а сейчас мне надо было сосредоточить всю свою энергию на Судхе. Которая взяла велорикшу, чтобы доехать на вокзал. Которая оставила спокойную жизнь замужней женщины, не имея с собой ничего кроме сумки, которую крепко держала в руках.

Взяв подушку, я пошла в гостиную. Легла на диван и закрыла глаза. Я крепко прижала ладонь к животу, заряжаясь силой и теплом, исходящими от моего сына. Я видела стоящую на пыльной платформе Судху, ожидающую приближающийся со свистом поезд, воняющий дизельным топливом. Она поставила свою маленькую, изящную и такую хрупкую ножку на ступеньку вагона и начала свое трудное путешествие.

33

Судха

Стоя под ноздреватым и закопченным потолком вокзала Ховрах, в котором каждый звук усиливался жутким эхом, я внезапно поняла, что никогда не путешествовала одна. Я была оглушена звуками вокзала: я слышала, как судорожно перескакивала минутная стрелка на огромных часах, как кричали торговцы, толкающие тележки, набитые желтыми сладкими лимонами, над которыми возбужденно жужжали тучи мух, и носильщики в красной униформе с вещами на голове бежали на платформу, ловко отпихивая пассажиров в сторону. Везде пахло потом, мочой и безнадежностью. Этот запах становился особенно сильным, когда я проходила мимо семей бездомных, лежащих на своих лежаках из джута и протягивающих миски для подаяний. Тошнота и жалость поднимались во мне, когда я искала монетку, и мне не удавалось подавить содрогания. Если бы не хрупкая защита моих мам, может, и я бы сейчас была среди этих нищих?

А еще на вокзале было полно мужчин. Они намеренно задевали меня, проходя мимо, выплевывали кусочки листьев бетеля мне под ноги и обнажали зубы в улыбке, когда я отпрыгивала. Их откровенные, плотоядные взгляды скользили по моему телу. Они гадали, почему я одна и без багажа, почему никто меня не встречает. Мне стало дурно. Неужели и к этому я скоро должна буду привыкнуть? На мгновение мне захотелось снова сесть в поезд и вернуться в большой кирпичный дом в Бардхамане, который казался таким безопасным.

С большим трудом я протиснулась сквозь толпу к остановке такси. В Калькутте никто никогда не выстраивался в очередь, поэтому единственным способом сесть в такси было просто пробираться вперед сквозь людей. Минут пятнадцать я беспомощно стояла, глядя на всю эту сутолоку, а потом отчаянно нырнула в нее и начала всех расталкивать, не обращая внимания, кому я наступала на ноги. Волосы у меня распустились, чья-то пуговица царапнула мне щеку, кто-то, воспользовавшись такой теснотой, стал щупать мою грудь. Я со злостью отбросила руку и пнула по ноге толстяка, стоявшего прямо передо мной, не давая пройти. Обернувшись, он хотел было разразиться руганью, но так и застыл с открытым ртом, увидев мой яростный взгляд. Я уверенно толкнула его локтем в живот и, наконец, оказалась в такси, с потной шеей, дрожащая. Наверное, то же самое испытывала Рани из Джанси, когда в первый раз оказалась на поле битвы. Я назвала адрес, стараясь придать голосу как можно большую жесткость, чтобы у водителя не возникло соблазна обмануть меня, и откинулась на сиденье.

Мне было немного страшно сидеть одной в такси. Я слышала много историй, которые рассказывали мамины подруги о похищенных девушках, которых отправляли на Средний Восток. Но я не могла позволить себе бояться. Кто знал, куда мне еще придется ехать одной? Ведь теперь я не была невесткой семьи Саньялов. Но я вспомнила, что все-таки была не одна. Со мной была моя дочь, моя любимая дочь, огонек, мерцающий внутри меня. А когда я вспомнила дом свекрови, который охраняли на входе якши с мечами в руках, — место, ставшее самым опасным для меня и моей малышки, последние сомнения рассеялись и я больше не жалела о сделанном.

Когда я позвонила в дверь, мне открыла Рамур-ма. По тому, как она вскрикнула от удивления и прижала к груди руки, я поняла, что мать никому не сказала о моем последнем телефонном звонке.

— Судха, диди! Боже, неужели это ты? А где Рамеш дада-бабу? Только не говори мне, что он позволил тебе ехать в таком состоянии одной! Налини-ма, Гури-ма, Пиши-ма, идите скорей, посмотрите, кто приехал!

Я сидела, неловко примостившись на краешке дивана в гостиной, крепко сжав в руках сумочку и чувствуя себя чужой в доме, в котором я родилась и выросла. И, как чужая, я не была уверена, что мне будут рады.

— О боже! — воскликнула мама, увидев меня, и прижала пальцы к губам. — Значит, ты все-таки сделала то, что хотела, упрямая, несносная девчонка. Боже, что теперь будет?

Хотя я предполагала, что она так скажет, ее слова ранили меня. Я пыталась сдержать накатившие слезы, словно двенадцатилетняя девочка. Ну хоть когда-нибудь она поймет, как бывает нужно, чтобы она обняла меня и утешила?