Игрушечный дом

Но больших трещин пока не видно. Лед еще упругий. А далеко впереди, наверное, открытая вода. Лодку скоро спустят на воду. Почему же он все молчит…

Катри пошла дальше, к Маячному мысу, на полдороге она заметила пса, который следовал за нею по краю леса, временами скрываясь за деревьями, а у самого маяка исчез. Катри поднялась по ступенькам к запертой двери, солнце било ей прямо в глаза. Возле берега море вскрылось, тонкие льдины шуршали и шептались, ударяясь о камни, громоздились одна на другую, ломались. Вода была темная-темная.

Наскок был совершен без единого звука, но Катри почувствовала ярость пса, охваченного жаждой убийства, и потому, отпрянув к стене маяка, заслонила руками лицо. Прыжок был великолепен, вполне под стать громадному зверю, которому никогда не доводилось до конца выложить всю свою силу; на миг горячее дыхание пса обожгло ей горло, когти царапнули бетон, и массивная туша отлетела назад. Неподвижные, они смотрели друг на друга желтыми глазами. И вот пес прижал уши, опустил хвост.

А затем рывком повернулся и помчался на восток, прочь от деревни.

Когда Катри возвратилась домой, Матс был на заднем дворе, укладывал в поленницу дрова.

— Что случилось? — спросил он, едва увидев сестру.

— Ничего.

— Кто порвал тебе шубу?

— Пес. Но он промахнулся, ничего мне не сделалось.

Матс шагнул к ней.

— Ты все твердишь: ничего да ничего. Что с собакой?

— Убежала куда-то.

— Плохо дело, теперь уж, верно, не вернется. Одичает. Пропадет. А ты знай твердишь: ничего не случилось.

— Ладно тебе, — сказала Катри. — Что я, по-твоему, должна сделать?

— Позаботиться о ней! — воскликнул Матс. — Позаботиться! Ведь собака — твоя. Люди-то боятся.

— Матс, — сказала Катри, — ты поёшь с чужого голоса. Слишком много бывал с Анной. Смотри, ее общество тебе сейчас не очень полезно. — И Катри, не сдержавшись, крикнула в лицо любимому брату: — А ты как думаешь! Как думаешь! Разве я не старалась? Я заключила честную сделку, я старалась защитить, я подарила уверенность тому, у кого нет ни собственной уверенности, ни собственной цели, ничего вообще! Я подарила покой, я отдавала команды. Ну разве ты не видел, как я и пес шли по деревне, мы глядели на всех свысока и были точно одно существо, пес вышагивал уверенно и гордо, как король! Все дворняжки замолкали при виде нас. Мы могли положиться друг на друга, мы не бросали друг друга в беде, мы были одно, и я мечтала…

— О чем?

— Не знаю. Может, о том, чтоб вы мне верили, полагались на меня. Как закончишь, прикрой поленницу. За сараем кровельное железо валяется, его и возьми.

В передней Катри свернула свою шубу и запихала ее подальше в чулан, где семейство Эмелин хранило зимнюю обувь.

34

Ночи уже посветлели и становились все короче, и Катри потеряла сон. В конце концов она завесила окно одеялом, но без толку, все равно ведь знала, что снаружи весенняя ночь. Сон неразлучен с тьмою, светлые же ночи бессонны и полны тревоги.

Почему Матс на меня разозлился? Неужели не понимает? Неужели так трудно понять, что я из сил выбиваюсь, непрерывно из кожи вон лезу, подвергая все, что делаю, суровой проверке: каждый поступок, каждое слово, выбранное взамен другого. Когда не жалеешь сил, выкладываешься до последнего, в первую очередь должны засчитываться намерения, а не их конечный результат, верно? Когда собираешь все, что у тебя есть, и принимаешь на себя ответственность, и пытаешься защитить, не дать воли случайному, самоуправному… Если кто принял зависимое положение, его тревожить не надо, пусть он свято, безоглядно верит в того единственного человека, в учителя, который решает, и руководит, и дарит покой, — вот что им пора бы понять… И где же бегает пес, где его носит среди ночи, он никому больше не верит и поэтому стал опасен, как волк. Только волкам легче, они живут стаями, лишь чужаков-одиночек гонят прочь или убивают…

Катри вышла во двор. Пес не приходил, еда стояла нетронутой. На кухне горел свет. Анна открыла окно и крикнула:

— Катри! Это ты? Куда ты сунула мясные биточки?

— Внизу справа. В квадратной пластмассовой коробке.

— Ты вовсе не спишь? — спросила Анна.

— Не сплю. Сперва надо привыкнуть к такому свету.

— Раньше он мне нравился. Мне много чего нравилось. — Голос Анны звучал очень холодно.

— Ты была молодая.

— Да нет, так было совсем недавно. Кстати, есть мне ни капельки не хочется, а ты можешь забрать миску с улицы, собака не вернется. Она хочет, чтоб ты оставила ее в покое.

Анна погасила кухонную лампу. В гостиную ночной свет потоками вливался изо всех окон, выходящих на море. За спиной раздался голос Катри:

— Анна! Подожди немного, не уходи. Будь добра, расскажи мне, пожалуйста, что с тобой случилось.

Анна не отвечала, а Катри продолжила:

— Разве ты не понимаешь, о чем я?

— Еще бы не понять, — сказала Анна, голос ее изменился: в нем слышалась жалость. — Я понимаю, о чем ты. А случилось со мной вот что: я больше не вижу землю. — И Анна ушла, закрыв за собой дверь.

35

Прелестным тихим вешним утром Матс сказал:

— Ну, теперь можете посмотреть. Мы прибрали в мастерской и нынче не работаем.

Мальчик был весел, как пташка. По дороге он объяснил Катри и Анне, что недоделанных вещей Лильеберги никогда не показывают, даже заказчику нельзя войти в мастерскую, пока лодка не готова к спуску на воду. Конечно, чертежи — дело совсем другое, их можно просматривать сообща хоть сто раз, но потом остается лишь уповать на результат. Так что между знатоком-специалистом и заказчиком есть большая разница.

Когда они вошли в мастерскую, братья Лильеберг стояли в глубине, у верстаков, они поздоровались, в меру учтиво, и предоставили показ Матсу, он молодой, шустрый и еще не усвоил, что есть гордое молчание умельца. Пол был чисто вымыт, инструмент развешен и расставлен по местам. Посредине в полном одиночестве красовалась лодка, помеченная достославным вестербюским двойным «В». Матс давал разъяснения вполголоса, торопливо, вникал во все тонкости, водил Анну и Катри вокруг лодки и, в частности, обращал их внимание на сложные детали, потребовавшие долгих размышлений. Женщины говорили мало, но слушали серьезно и порой кивали, как кивают при виде доброй работы. Наконец Матс умолк, и они остановились возле штевня.

— Так-так, — сказал Эдвард Лильеберг, подойдя к ним. — Ну вот, теперь все ясно, все чин чином. Вскорости и на воду спустим, значит. Осталось уточнить только один важный вопрос, а именно — название. Как мы ее назовем?

Все молчали. В конце концов Анна коснулась рукой штевня и сказала:

— Может быть, «Катри»? Очень, по-моему, хорошее имя для лодки. К тому же это подарок — Матсу от Катри.

— А что, звучит недурственно, — заметил Эдвард Лильеберг. — В свое время и выпить бы не грех, когда она, как говорится, сойдет со стапеля.

Подошли остальные братья, поздоровались за руку и все вместе начали обсуждать, где лучше поместить название — на корме или, может, сбоку на рубке — и каким ему быть: сделать ли его из накладных латунных букв или вырезать на дереве.

— Но куда девалась Катри? — вдруг спросила Анна.

— Видать, ушла, — отозвался один из братьев Лильеберг, а сам подумал, что вообще-то Катри могла бы и здесь побыть, со всеми, ведь не каждый день лодку твоим именем называют.

— Что ж, тогда шабаш на сегодня, устроим, так сказать, роздых, — решил Эдвард Лильеберг. — Коли все довольны, можно и порадоваться.

Анна с Матсом пошли домой. Косогор совершенно раскис и был сплошь изрезан ручейками.

— Погоди-ка, — сказала Анна. — Каждый год с этим косогором неприятности. Хоть плачь.

— Я вот кой-чего не понимаю, — нерешительно начал Матс. — В тот вечер мы говорили про лодку, и вы, тетя, сказали…

Анна перебила:

— Да мало ли что люди говорят! Я ошиблась. Твоя сестра долго-долго копила деньги, чтоб подарить тебе эту лодку. И, кстати, никакая я не тетя. Я — Анна. Хватит ломать над этим голову, ты подумай вот о чем: как разместить койки, двигатель и все прочее.