Стретч - 29 баллов

— Честно, Барт, я не знаю.

— Скажи, где деньги, Фрэнк, и все будет нормально, — угрожающе промурлыкал Брайан.

Я покачал головой. Барт понизил голос:

— Второй вариант тебе не понравится, Фрэнк.

Я поднял голову и развел руками:

— Послушай, Барт. Нет у меня никаких денег, ни сорока тысяч, ни сорока фунтов. Даже сорока пенсов нет. Я не брал. Честное слово. Да мне бы и духу не хватило.

Барт покачал головой.

— Я тебя что-то не пойму. До этого ты был классный парень, Фрэнк, или я думал, что классный. Нормальный, конкретный парень. Ну что ты затеял? Пытаешься сам себя загнать в жопу? Ты этого добиваешься? Ты же не дурак, чтобы делать ноги с бухгалтером-китайцем, прихватив сорок тысяч. Ты не мог не знать, что фокус не выгорит. Это — Лондон, и это — реальность. Мы здесь, и ты с нами, это — реальность.

Барт для доходчивости постучал мясистой лапой по подоконнику.

— Некоторые могут не знать, но ты не настолько глуп.

— Видимо, настолько.

— Значит, ты не собираешься возвращать деньги?

— Я же говорю, я хотел бы отдать, да не могу.

— А что Тони Линг? Не надо мне говорить, что ты не знаешь, где он.

— Послушай, давай мы закончим эту волынку?

— Закончим, не волнуйся.

Барт подошел вплотную, наклонил бычью башку.

— Если мы не найдем Тони, то займемся тобой.

Дыхание Барта пахло мятой. Он был помешан на личной гигиене. Личная гигиена — уродливая сестра необузданной агрессии. Барт отступил назад.

— И последнее, Фрэнк. Не вздумай идти к легавым. У нас куча людей, которые горят желанием устроить тебе подставу.

— Как это? Я действительно…

Барт начал загибать пальцы.

— Три месяца брал деньги из банка, иногда по пять тысяч в неделю, все наличкой, без записей. У них есть видеозаписи из банкоматов и кассовых залов, у меня везде приятели. Тебе крышка.

— A-а, какой я дебил.

— Дошло.

Барт распрямился, потер лицо ручищами-отбивными.

— Барт, могу я тебе задать пару вопросов?

— Только быстро.

— Как та меня нашел сегодня утром?

— Ребят в «О’Хара» проинструктировали, чтобы тебя высматривали. Мы знали, что ты рано или поздно появишься.

— Какой дебил.

— Все?

— Последний вопрос. Как ты умудрился разориться?

— Я не разорился. Это — маневр.

— Значит, тебе эти сорок штук не нужны вовсе?

— Не говори глупостей, Фрэнк.

Я подумал и сунул руку в карман пальто.

— Кстати, Барт, у меня для тебя есть подарок.

Я вытащил карикатуру Сэди, где Барта пялил в зад дьявол. Он посмотрел на нее и только покачал головой.

— Это я нарисовал.

— Ну, Фрэнк..

Барт тщательно задернул шторы, чтобы в комнату не проникал ни один луч дневного света, и вышел из комнаты. Брайан встал, расправил плечи и взял дубинку с фальшивого дивана.

Я успел подумать о трех вещах Во-первых, что смогу перенести все, лишь бы не раскрошили зубы. Во-вторых, спасибо тебе, господи, что все кончилось. В-третьих, что воистину больше всего на свете я ненавижу Селин Дион.

Ноль

Брайан сделал свое дело тщательно, не пропустив ни одной части тела. Работа профессионала — не искалечил, но и места живого не оставил. Когда я очнулся в больнице, правая рука была на перевязи, лицо в тампонах и пластыре, в груди саднило при каждом вдохе, ноги опухли и затекли. В приступе паники я ноющей от боли правой рукой пересчитал зубы — все на месте. Меня переодели в пижаму. Пижама пахла грудными младенцами и прачечной. На соседних койках никого не было — просто чудо, — зато чуть дальше в палате кипела бурная деятельность, как на автовокзале в Дели. Люди толкались, слонялись, чихали, кричали и плакали. Благослови, господи, общественное здравоохранение, сокровище нации, твою мать.

Я попытался вытянуть шею и посмотреть на часы. Брайан и до шеи добрался. Не пренебрегая мелочами, он сделал так, чтобы я мог только ворочать глазами, и любое другое движение причиняло боль. Уставив глаза в горчичного цвета потолок, я начал тихо смеяться. Грудь разламывало от боли, отчего позывы на смех только усиливались. В поле зрения появилось лицо чернокожей медсестры. Табличка, пришпиленная на пышной груди, сообщала, что сестру зовут Крессида.

— Боже, сэр, у вас нет повода для смеха.

— Который час?

— Почти три.

— Что здесь делают все эти люди? У вас тут как в лагере для беженцев.

— Пришли навестить друзей и близких, это не запрещено. К вам тоже, наверное, скоро придут.

— Мне бы вашу уверенность.

Сестра поправила мою постель и положила холодную ладонь мне на лоб.

— Что с вами случилось?

— Полез в драку и проиграл.

— Да-а, дела…

— По правде говоря, я даже ни разу его не достал.

Сестра укоризненно хмыкнула и разгладила рукой свою грудь.

— Ничего страшного. Одни синяки и ссадины. Есть хотите?

— Нет. Как я сюда попал?

— Вас нашли у входа в приемный покой. Какая-то добрая душа сжалилась.

— Имел я такую доброту.

— Однако, сэр, не могли бы вы не ругаться?

— Извините, сестра.

— Еще вопросы есть? А то мне пора идти.

— Как долго меня здесь продержат?

— Два-три дня. Правую руку нужно немного прооперировать. Как вас хоть зовут? При вас не было никаких документов. Вы для нас прямо загадка какая-то.

— Фрэнсис Дин Стретч.

Сестра черкнула имя в блокноте.

— Адрес?

— Ха. Нет у меня адреса.

— О господи.

Беседа мне нравилась, она текла естественно, по-домашнему. Мне захотелось, чтобы Крессида пригласила меня в гости. Такая мысль, похоже, не приходила ей в голову. Интересно, а член мой она видела? Я быстро потрогал его рабочей рукой, чтобы проверить, не успел ли Брайан и там навредить. Орган пребывал в некотором смущении, но вроде бы не пострадал.

— Сестра, пока вы не ушли, не могли бы вы принести бумаги и пару конвертов с марками?

— А может, вам лучше воспользоваться телефоном? Вы же ходячий больной, вам это известно?

— Нет, я хочу написать письмо, точнее, три письма.

— Конечно. А деньги у вас есть?

Я не поверил своим ушам.

— Кажется, мелочь в штанах завалялась.

— Я проверю и распоряжусь, чтобы принесли.

Я решил, что настало время для честных, униженных извинений, и чувствовал себя Шекспиром на склоне лет. Душу переполняла тяга к покою и примирению. Интересно, позволительно ли мне, обидчику, раздавать прощения? Я решил, что позволительно, надо только насыпать на голову побольше пепла.

Времени оставалось мало. Если не поспешить с отправкой, то письма дойдут до получателей, когда меня уже выпишут. Меня устраивал только эпистолярный жанр — в отличие от телефона и разговора с глазу на глаз он позволял избежать расспросов и до минимума сводил возможность ссоры.

Другая медсестра, австралийка с рыхлым телом и щелястыми зубами, принесла писчую бумагу и сказала, что займет мне фунт, чтобы я мог расплатиться. Из моих шмоток они натрясли только сорок девять пенсов, что было на шесть пенсов больше, чем я ожидал там найти.

Письма адресовались Тому с Люси, Генри и, конечно, Мэри.

Правая рука была обездвижена и бесполезна, писать приходилось левой, что придавало почерку трагизм. Больше о письмах мне нечего сказать. Достаточно отметить, что это были самые подобострастные, заискивающие, раболепные письма, которые никому не пожелаешь получать, и что каждое слово в них было прокалено правдой.

Том бочонком вкатился в палату в три часа на следующий день. За ним развевалось черное пальто, он нетерпеливо качал головой. На лице Тома застыло серьезное, почти мрачное выражение. Он даже не поздоровался.

— Какого черта.

— Что?

— Ты только посмотри на себя. Что случилось?

Тон был скорее нетерпеливый, чем участливый.

— Я задолжал кое-кому деньги.

— Нетрудно догадаться. Подавать в суд будешь?

— Нет, мне по заслугам досталось.

— Фрэнк, это — твое личное дело, но я с тобой не собираюсь нежничать только потому, что тебе больно.