Четвёртый круг

Только когда я неосторожно начинал храпеть, она деликатно покашливала, но тотчас продолжала рассказ, избавляя меня от неловкости, которую я мог ощутить. Этот поток слов прекращался только на время, отведенное для чая, когда мой желудок наконец одерживал победу в битве с обильной едой и ко мне возвращалась полная сосредоточенность и даже некоторая бодрость, присущая времени за послеобеденным сном.

Наше общение могло теперь превратиться в настоящий разговор, но до этого все же не доходило. Оказалось, что у нас нет общих тем. Одной из них мог бы стать Холмс и то, что с ним случилось, но поскольку мы избегали говорить об этом, нам мало что оставалось. Миссис Симпсон пыталась вновь завести речь об анамнезах, но тема была настолько исчерпана в предшествующем монологе, что у нее быстро кончался материал для повествования (правда, к следующему дню она припоминала довольно много нового).

Тогда я делал попытку заинтересовать ее необычными казусами из судебной медицины или анекдотическими случаями из моей молодости, происходившими на крикетных площадках, но первое было ей неприятно и даже отвратительно (за что я ее нимало не виню), а второе оставляло абсолютно равнодушной (что меня обижало).

Итак, выпив в пять часов чаю, мы погружались в молчание. Мои мысли тогда возвращались к Холмсу, думаю, что то же самое происходило и с ней, тем более приближалось время моего ухода, когда она должна была остаться одна. Вначале я думал предложить ей свое временное переселение сюда, но это лишь вызвало бы подозрения соседей, которые привыкли к внезапным отсутствиям Холмса, так что тут не требовалось никаких объяснений, а вот мое неожиданное проживание в его доме дало бы повод для неприятных догадок и слухов.

На четвертый день после исчезновения Холмса мы так же сидели за обеденным столом в тишине, которая наставала после чая. С улицы порой доносились звуки проезжающих экипажей и голоса редких прохожих. С визгом промчались дети к ближайшему парку. Вечерние птицы издавали тонкие крики из совсем поредевших крон каштанов. Я вспомнил внезапно, Бог знает почему, странную бумагу синьора Муратори, с которой началась вся эта печальная история. Она все еще находилась наверху, в запертой комнате, посреди загадочного круга, с таким совершенством нарисованного пламенем на ковре. Если б я поднялся и забрал ее, может быть…

Но мне не суждено было этого сделать. Звон колокольчика раздался так резко и неожиданно, что мы с миссис Симпсон подскочили на стульях. Она быстро поднесла ладонь к губам, заглушая крик, который невольно у нее вырвался. Мы оба оставались в неподвижности несколько секунд, молча глядя друг на друга, с лицами более выразительными, чем любые слова, которые мы могли бы тогда произнести. Громкий звук латунного колокольчика разносился по темному дому, исходя, казалось, со всех сторон. Кому-то, похоже, очень не терпелось войти внутрь. А может быть… От этой запоздалой мысли, одновременно засветившейся и в глазах миссис Симпсон, меня вмиг пробрала дрожь, но в то же время благодаря ей я вышел из оцепенения и поспешил широкими шагами, почти бегом, к входной двери, неосторожно опрокинув при этом стул, на котором сидел.

2. Книга

Прошла доля секунды, прежде чем я узнал посетителя. Ничего удивительного, поскольку я видел его до того один раз в жизни — причем в очках на носу, которых сейчас не было, — и был он последним человеком, которого я ожидал встретить теперь у входа в дом на Бейкер-стрит, 221а. Думаю, он заметил мое смущение, но вежливо сделал вид, что не обратил на него внимания, понимая сам — его неожиданное появление действительно должно было вызвать замешательство.

— Добрый вечер, мистер Ватсон, — сказал он голосом, в котором можно было различить безуспешную попытку совладать с одышкой.

В глаза мне бросилась длинная струйка пота, начинающаяся у него где-то за левым ухом, вьющаяся потом вниз по мощной шее и исчезающая под высоким жестким воротничком белой рубашки, словно уходящий под землю ручеек. Если б вокруг нас не царил полумрак, лицо посетителя, по всей видимости, выглядело бы раскрасневшимся. Он прибыл сюда, несомненно, в большой спешке, быть может, даже бегом.

— Мистер Дойл? Сэр… — проговорил я наконец. — Какая неожиданность!

При обычных обстоятельствах правила вежливости заставили бы его поспешить с извинениями и объяснениями этой «неожиданности». Но обстоятельства, очевидно, не были обычными — к нам вообще мало людей приходило по обычным поводам, — поэтому он отбросил формальности, перейдя сразу к тому, что привело его сюда в столь очевидной спешке.

— Мистер Холмс… Мне немедленно нужно его видеть. Надеюсь, он дома?

— Э-э… нет. Он не здесь. То есть я хочу сказать, он отсутствует.

Я никогда не умел врать. В основном поэтому я и выбрал судебную медицину — там не было необходимости скрывать от пациентов правду о состоянии их здоровья, им было уже абсолютно все равно.

— О нет! — воскликнул Дойл, поднеся ладонь к губам. — Значит, это случилось! Я опоздал!

Голос его не только повысился — в нем прозвучали истерические нотки. Это наконец вывело меня из смущения. Не было никаких причин и дальше оставаться здесь, перед входной дверью. На улице в это время никого не было, но в любой момент кто-нибудь мог появиться, и с учетом того, что только что сказал мистер Дойл, здесь было последнее место, где бы я хотел об этом разговаривать.

— Прошу вас, мистер Дойл. Пожалуйста, входите. Нам будет гораздо удобнее внутри.

Я ожидал, что он поспешит за мной, но мистер Дойл на секунду замешкался, словно спрашивая себя, зачем ему входить в дом, если того, кто ему нужен, там нет. В конце концов, явно не имея выбора, он пожал плечами, кивнул и прошел мимо меня. Прежде чем запереть входную дверь, я взглянул вправо и влево вдоль улицы — более из предосторожности, уверенный, что при подобных обстоятельствах так поступил бы Холмс, чем из ожидания, что это принесет какие-нибудь плоды. Все, что мне удалось заметить, — это быстрое движение занавески на большом окне около входной двери в доме напротив. Любопытный сосед.

Дойл недалеко ушел по коридору. Он остановился в одном-двух шагах от меня, и причина этого стала для меня ясна в тот момент, когда дверь окончательно закрылась. Мы оказались в почти полной темноте. Миссис Симпсон и ее странная нелюбовь к зажиганию света!

Пробормотав что-то в знак извинения, я поспешил впереди Дойля к светильнику в середине коридора, хлопая по карманам в поисках огнива. Нашел я его не сразу, — в таких случаях ничего сразу не находится — и эта неловкость имела неожиданное последствие. Когда я стоял под светильником, нетерпеливо ощупывая карманы в темноте, я поднял глаза вверх, как это часто делают люди, когда нервничают или чего-то ожидают с нетерпением.

Два события произошли одновременно. Я наконец нашел огниво там, где и следовало искать в первую очередь — в правом кармашке жилета, в котором я его постоянно и держал. Но прежде чем быстрым движением ударил по кремню, вдруг заметил бледный след молочно-белого света там, где он никак не должен был находиться: в узкой щели между порогом и дверью верхней комнаты.

Испугавшись, что и Дойл может его увидеть, я быстро зажег лампу, и коридор залил яркий свет, полностью затмивший призрачное сияние наверху и заставивший меня спросить себя — а не показалось ли мне. Глаза — очень ненадежный помощник в темноте.

Во всяком случае, сейчас было не время для проверки, и еще большой вопрос, решился ли бы я на это без колебаний и тревоги, если не сказать страха, если б у нас не было посетителя. Я повел Дойла в столовую, в которой миссис Симпсон лишь минутой позже меня также зажгла свет, поспешно отступив в самый дальний угол зала, явно опасаясь неожиданного и неизвестного гостя.

Я открыл рот, чтобы представить их друг другу, но Дойл опередил меня.

— Миссис Хадсон, я полагаю? Очень приятно, миссис. Сэр Артур Конан Дойл. Управляющий библиотекой Британского музея.