Долгий сон

— Глэдис, — шепнул он.

— Да, мой хороший. Ты не волнуйся…

— Я хочу тебе сказать что-то очень серьезное.

— Ну что ж.

Он упивался сознанием своей власти над нею — по тому, как она отвечала, было видно, что она не догадывается, о чем он сейчас будет говорить.

— Ласточка, я тебя забираю из «Пущи».

Она поняла не сразу, столь непостижима, столь неожиданна была для нее эта мысль. Но вот голова ее вскинулась вверх, капризные губы приоткрылись в изумлении.

— То есть как это, Пуп?

— Я тебе снял квартиру из трех комнат на…

— Пуп! — Ее карие влажные глаза сделались совершенно круглыми. — Правда?

— Ага. На Боумен-стрит.

— Пуп, ты меня не разыгрываешь? — спросила она срывающимся шепотом.

— Нет, девочка, я серьезно.

Ее губы беззвучно шевельнулись, как будто ей было страшно заговорить.

— Пуп, я тебе правда нужна? — спросила она недоверчиво.

— Еще как.

Ее белые руки вспорхнули над столиком и крепко, судорожно ухватились за него.

— А родные что скажут, Пуп?

— Мама не будет знать. А папа не против. Он мне ни в чем не препятствует, лишь бы обходилось без неприятностей.

— От меня неприятностей не будет. Клянусь. Я тебя буду слушаться!

На улице, взрываясь одна за другой, пулеметной очередью затрещали шутихи, и Глэдис, вздрогнув всем телом, тесно прижалась к нему.

— Я хочу, чтоб ты была дома и не встречалась ни с кем, кроме как со мной.

Слезы хлынули у нее из глаз, она порывисто обняла его.

— Как ты скажешь, так и будет.

— Только я там не смогу проводить все время.

— Я тебя буду ждать, Пуп, — проговорила она, часто дыша. — Я никогда не думала, что у тебя это настолько серьезно. Не верила, что со мной может так быть… — Она взглянула на него сквозь слезы и печально, через силу, улыбнулась. — Я буду тебе готовить. Я и шить умею. Купи мне швейную машину, ладно? — Не дожидаясь ответа, она беспокойно передвинулась на стуле. — Я что хочу попросить, дорогой…

— Что?

— Можно я туда заберу свою девочку?

— Черт, ты хозяйка, ты и…

— Ой, Пуп! — простонала она. Она обняла его крепче. — И скажи еще… — Она с мольбой подняла на него глаза. — Ты ведь знаешь, какая я, — сказала она скороговоркой, как в воду бросилась. — Ты… — У нее вырвалось рыдание, она не договорила.

— В чем дело, маленькая?

Она крепко зажмурилась.

— Ты не станешь меня попрекать, что я была такая?

Он притянул ее к себе.

— Что было, то прошло, — сказал он. — Все это для тебя теперь позади.

Она открыла глаза — они молили об избавлении, о спасении — и посмотрела на него.

— Пуп, я старше тебя. Я не прошу, чтоб ты женился…

— Жениться отец мне все равно не даст. Да я и сам не готов еще, — чистосердечно, но с нежностью признался он.

— Почему… почему же ты м-молчал до сих п-пор? — всхлипывая и запинаясь, спросила она.

— Не знал, получится или нет. Скажи, а ты-то ничем не связана, можешь сделать, как я прошу?

— Ничем! Ничья, только твоя — твоя, пока нужна тебе, — горячо сказала она.

— Ясно. Завтра с утра пораньше пришлю к тебе грузовик за вещами.

— Хорошо. Как скажешь, Пуп.

Закинув голову, она посмотрела куда-то в сторону и вытерла мокрые глаза скомканным носовым платком. Ему еще не приводилось наблюдать, как в женщине совершается воскресение, не приводилось видеть, какой свет на лице у женщины, судьба которой изменилась в мгновение ока. Усталые складки по углам ее рта разглаживались у него на глазах. Внезапно она поглядела на него с испугом.

— Пуп, ты ведь не будешь шутить такими вещами?

— Что ты! Конечно, нет!

— Если ты это в шутку, я просто лягу и умру, честное слово…

— Я забираю тебя на содержание. С «Пущей» покончено.

Она опять обхватила его и расплакалась.

— Давай еще раз напоследок сходим в «Пущу», — вдруг попросила она лукаво. — Мне хочется потанцевать. А после я тебя уведу к себе, и кончено!

— Идет.

Он расплатился, и они вышли из бара. Когда они подъезжали к «Пуще», уже смеркалось, и, свернув на грунтовую дорогу, они окунулись в приторное благоухание магнолий, в неистовство джаза, заполняющее сумерки.

— Скорее танцевать! — возбужденно вскричала Глэдис.

Рыбий Пуп поставил машину, и, вбежав в зал, они, изгибаясь и клонясь, заскользили в кругу танцующих, подхваченные уже с порога ритмом музыки.

— Я как во сне, — шепнула Глэдис.

— Ты сама как сон, — сказал он. — Ты мне приснилась наяву.

— Никто никогда не узнает, до чего я сегодня счастлива, — вздохнула она.

Они пошли танцевать второй раз. В «Пуще» было жарко, как в бане. Закрыв глаза, тряся головами, исступленно играли взмокшие от пота черные музыканты.

— Ты только посмотри на лабухов, — сказала Глэдис. — Как их разбирает, а?

— В полном отпаде ребята.

Снаружи летнюю ночь сотрясали взрывы ракет. Рыбий Пуп устал.

— Пошли на воздух, — сказал он. — Здесь дышать нечем.

— Пошли, если хочешь.

Он двинулся к выходу, ощущая боком упругие толчки ее тела. На улице веял ветерок. Они нашли себе поросшее травой местечко под вязом и сели, глядя в небо, где горели желтые крупные звезды.

— Слушай, мой дорогой… Если я завтра съезжаю, надо сейчас же предупредить Брюхана. Он человек опасный и, если тянуть до последней минуты, чего доброго, взбеленится, что неожиданно остался без меня, понимаешь? С Брюханом связываться страшно, не зря он столько сидел в тюрьме.

— Ну да? А я и не знал, что Брюхан сидел.

— Как же, раз пять, — сказала Глэдис.

— Тогда не удивительно, что ему нипочем справляться со здешним хозяйством, — задумчиво сказал Рыбий Пуп. — Ну что ж. Поди скажи. Я тебя подожду здесь.

Он встал и потянул ее с земли. Она поцеловала его по-новому, самозабвенно, как никогда не целовала раньше. Потом она отстранилась.

— Какой ты хороший, Пуп, — сказала она. — Мне до сих пор не верится!

Легко, как тень, она скользнула по окутанной темнотой поляне и скрылась за задней дверью «Пущи». Изнутри сквозь деревянные балки и густые плети моха, свисающие с железной крыши, светились золотые огни. Властно набегали раскаты джаза. Рыбий Пуп сел и закурил. Он устал, но все для него складывалось как нельзя лучше. Он добился своего, они с Глэдис будут вместе. Не навечно, но пока довольно и этого — это то, чего он хочет. А с Глэдис он еще поговорит, она станет другой, поймет, каково жить, когда над головой день и ночь нависает белая туча.

После месяца каторжной работы Рыбий Пуп оживал теперь, чувствуя, как с него сползает усталость. Он растянулся на траве, выпуская из ноздрей струйки табачного дыма. Где-то вдали хлопнула шутиха. Следом возникло вкрадчивое шипение, от которого по коже побежали мурашки.

— Четвертое июля, — пробурчал себе под нос Рыбий Пуп. — Ракету кто-то запустил.

Он вдруг заметил, что над ним брезжит какой-то непонятный свет, как будто сквозь темную гряду облаков пробилась полная луна. Он с недоумением посмотрел, как расплывается по небу сияние, и в нем шевельнулось смутное беспокойство. Послышался невнятный многоголосый гомон, и Рыбий Пуп насторожился. Ему показалось, что он различил заглушенный вопль, а впрочем, может быть, только показалось. Он повернул голову и увидел, что «Пуща» ярко озарена изнутри. В какой-то миг — он не запомнил точно в какой, но только что — музыка смолкла. Ветерок обдал его запахом дыма. Да, это странное сияние отбрасывает на небо ярко освещенная «Пуща». До его слуха доносились бессвязные выкрики. Что происходит? А, понятно, — это включили мощные прожектора, как обычно, когда кто-нибудь из джазистов исполняет забористое соло. Да нет же! Музыки не слышно! Он вскочил на ноги, пристально вглядываясь в оплетенное мхом строение, невольно сделал шаг вперед и остановился. «Пуща» внезапно окуталась мягким зеленоватым ореолом — ореолом, который быстро сгустился, поголубел. Теперь Рыбий Пуп отчетливо слышал пронзительные вопли, а сизое свечение выплеснулось наверх морем огненно-рыжих языков, и они заплясали, устремляясь к небу.