Однажды на берегу океана

— О, черт, полиция… — вырвалось у него.

— Что?

Он покачал головой:

— Да нет, ничего.

Лоренс сорвался с места и побежал в сторону зарослей рододендронов. Я вышла на середину лужайки и снова начала звать Чарли. Я звала и звала его. Утки снова начали плавать по озеру привычными кругами. В промокших джинсах мне стало холодно. Сначала я выкрикивала имя Чарли, чтобы он пришел на мой голос, как на свет маяка, а потом я словно бы пересекла еще какую-то границу и произносила имя сына только для того, чтобы слышать его, чтобы знать, что оно существует в этом мире. Я чувствовала, что у меня осталось только это имя. Я сильно охрипла, я уже могла только шептать. И я выдохнула имя Чарли.

Чарли вышел из зарослей рододендронов совсем один. Весь перемазавшийся в грязи, он шел и тащил за собой по земле свой бэтменский плащ. Я подбежала к нему, взяла на руки, прижала к себе. Я прижалась губами к его шее, я вдохнула его запах, запах соленого пота и кисловатой земли. Слезы потекли по моим щекам.

— Чарли, — прошептала я, — весь мой мир, весь мой мир…

— Отпусти, мамочка! Ты меня раздавишь!

— Где ты был?

Чарли развел руками и ответил таким тоном, словно все было проще простого:

— Ну, где же я был? В моей бэтменской пещере, конечно.

— О, Чарли! Разве ты не слышал, как мы все кричали? Ты не видел, что мы тебя ищем?

Чарли усмехнулся под маской.

— А я прятался, — сказал он.

— Почему? Почему ты не выходил? Разве ты не видел, как мы все испугались?

Мой сын обиженно насупился и опустил глаза:

— Лоренс и Пчелка ссорились и со мной не играли. Вот я и ушел в свою пещеру.

— О, Чарли. Мамочка совсем запуталась. Я такая глупая, я только о себе думала. Обещаю тебе, Чарли, я больше никогда не буду такой глупой. Ты ведь весь мой мир, понимаешь? Я никогда больше об этом не забуду. Знаешь, как много ты значишь для меня?

Чарли поднял голову и пытливо посмотрел мне в глаза. Возможности он не упустил.

— Можно мне мороженое? — осведомился он.

Я крепко обняла сына, и его теплое, усталое дыхание коснулось моей шеи.

11

Полицейские приехали через пятнадцать минут. Их было трое. Медленно подъехала серебристая машина с яркими синими и оранжевыми полосками по бокам и длинной светящейся планкой наверху. Они подъехали по грунтовой дороге прямо к воротам «Плантации Изабеллы», где я стояла. Вышли из машины и надели шлемы. На полицейских были белые рубашки с короткими рукавами и толстые черные жилеты с черными и белыми полосками. На этих жилетах было множество карманов, а в этих карманах лежали рации, наручники, полицейские жетоны и еще какие-то вещи, названий которых я не знала. Я подумала: «Это понравилось бы Чарли. У этих полицейских всяких штучек больше, чем у Бэтмена».

Если бы я рассказывала эту историю девушкам из своей родной деревни, мне пришлось бы объяснять им, что полисмены в Соединенном Королевстве не носят оружия.

— Неужели они без пистолетов?

— Без пистолетов.

— Как же это так? Таскают с собой столько всяких штук, а самое главное забывают? А как же они стреляют в плохих людей?

— Они не стреляют в плохих людей. Если они начинают стрелять, у них потом бывают неприятности.

— Да ну? В этом королевстве все вверх тормашками! Девушки там могут всем показывать свои сиськи, а полицейские не могут показать свое оружие.

А я кивнула бы и сказала:

— Мне очень многое было непонятно в этой стране.

Полицейские хлопнули дверцами машины. Я поежилась. Когда ты беженка, ты приучаешься обращать внимание на двери и дверцы. На то, что они открыты. На то, что они закрыты. На особенные звуки, которые они издают. На то, по какую сторону от них ты находишься.

Один из полицейских направился в мою сторону, а двое остались у машины. Они стояли, склонив головы, и слушали голоса, доносившиеся из раций, прикрепленных к жилетам. Тот полицейский, который подошел ко мне, был ненамного старше меня. Он был высокий, и волосы у него были рыжие — нет, даже не рыжие, а оранжевые. Я попыталась ему улыбнуться, но не смогла. Я так волновалась за Чарли, что у меня кружилась голова. Я боялась, что мой королевский английский подведет меня, и старалась успокоиться.

Если бы этот полицейский что-то заподозрил насчет меня, он мог бы позвонить людям из иммиграционной службы. А кто-то из этих людей нажал бы клавишу на своем компьютере, нашел бы мой файл, сделал бы подобающую отметку, и меня бы депортировали. Я бы умерла, хотя никто не выпустил бы ни одной пули. И я поняла: вот почему полицейские здесь ходят без пистолетов. В цивилизованной стране вас убивают щелчком клавиши на клавиатуре. Убийство происходит далеко-далеко, в сердце королевства, в здании, полном компьютеров и одноразовых кофейных чашек.

Я смотрела на полицейского. Лицо у него было не жестокое, но и не доброе. Он был молодой, бледный, на лице у него не было морщинок. Он ничего собой не представлял. Он был невинен, как яйцо. Если бы этот полицейский открыл дверцу машины и заставил меня сесть в нее, то он как бы просто показал мне машину изнутри. Но я бы увидела внутри машины то, чего не увидел бы он. Я увидела бы на сиденьях красноватую пыль. Я увидела бы старые сухие листья маниока, которые занесло внутрь ветром. Я увидела бы белый череп на приборной доске и растения, проросшие сквозь ржавый дырявый пол и разбитое лобовое стекло. Стоило бы только дверце этой машины распахнуться для меня, и я шагнула бы из Англии прямо в беды и ужасы моей страны. Вот что имеют в виду, когда говорят: «Теперь мир стал маленьким».

Из рации, прикрепленной к жилету полицейского, послышалось:

— ЧАРЛИ БРАВО, ПРИСТУПАЙТЕ.

— Его зовут не Чарли Браво, — сказала я. — Его зовут Чарли О’Рурк.

Полицейский равнодушно посмотрел на меня:

— Вы — та леди, которая вызвала полицию?

Я кивнула.

— Я отведу вас туда, где мы остановились, — сказала я и пошла по тропинке от ворот.

— Сначала несколько подробностей, мэм, — твердо сказал полицейский. — Каковы ваши отношения с пропавшим человеком?

Я остановилась и обернулась.

— Это не имеет значения, — сказала я.

— Таковы правила, мэм.

— Чарли пропал, — напомнила я. — Пожалуйста, мы не можем терять время. Я вам потом все расскажу.

— Этот участок парка обнесен забором, мэм. Если ребенок здесь, он никуда не денется. Но мне нужны некоторые подробности.

Полицейский смерил меня взглядом с головы до ног:

— Мы разыскиваем ребенка мужского пола европейской внешности, я прав?

— Прошу прощения?

— Белого мальчика?

— Да, это так. Его мать там, возле озера.

— А вы нянька?

— Нет. Нет, не нянька. Пожалуйста, я не понимаю, зачем…

Полицейский шагнул ко мне, а я невольно попятилась.

— Вы почему-то слишком сильно нервничаете, мэм. Вы мне ничего не хотите сказать?

Он задал вопрос очень спокойно и все время смотрел мне прямо в глаза.

Я выпрямила спину, на миг зажмурилась, а когда открыла глаза, я посмотрела на полицейского очень холодно и проговорила голосом королевы Елизаветы II:

— Как вы смеете?

Полицейский сделал полшага назад, будто я его ударила. Он потупился и покраснел:

— Прошу прощения, мэм.

Но в следующее же мгновение он снова на меня посмотрел. Сначала взгляд его был смущенным, но мало-помалу стал сердитым. Я поняла, что прыгнула выше себя. Я заставила его устыдиться, и это мне не пришлось бы объяснять девушкам из моей родной деревни: когда ты заставляешь мужчину устыдиться, он становится опасен. Полицейский долго смотрел мне в глаза, и мне стало страшно. Я почувствовала, что не в силах скрыть страх, поэтому я опустила глаза. И тогда этот полицейский обратился к одному из своих напарников:

— Подержи ее здесь и выясни подробности, а я пойду с Полом и разыщу мать пропавшего ребенка.

— Пожалуйста, — проговорила я. — Я должна показать вам дорогу.

Полицейский холодно мне улыбнулся: