Олений заповедник

По пути домой мы поссорились.

– Ты, естественно, не хочешь думать о будущем, – заявила Лулу.

Вот об этом мне меньше всего хотелось думать.

– Ты знаешь, что ты человек безразличный, Серджиус?

– Я не хочу, чтобы мое имя стояло под слюнявой картиной.

– Значит, под слюнявой картиной! Если бы ты действительно любил меня, ты бы хотел жениться на мне, а не вел себя так. С двадцатью тысячами в кармане ты финансово обеспеченный человек.

– Невероятно обеспеченный, – сказал я. – На двадцать тысяч долларов ты себе купишь разве что лак для ногтей.

Она так разозлилась, что съехала на обочину и ей пришлось выворачивать назад машину.

– Ты меня не любишь, – сказала она. – Если б любил, ты бы меня послушался.

Полпути прошли в ссоре. Внезапно Лулу осенило.

– Ты прав, Серджиус, – сказала она, – двадцать тысяч недостаточная сумма.

– Крысенкам на еду, – осторожно вставил я.

– Но я знаю, как ты можешь это увеличить.

– Как?

На лице ее появилось напряженное выражение, словно она решала, какое платье надеть.

– Сладкий мой, я хочу, чтобы ты в точности сказал мне, что говорил тебе Г.Т. в тот день, когда пригласил на прием.

– Ну, послушай!

– Серджиус, я серьезно. Скажи мне слово в слово.

Я стал рассказывать, и она слушала со слегка победоносным видом, время от времени кивая и как бы соглашаясь с отдельными моментами.

– Конечно, так оно и есть, – объявила она, когда я закончил. – Скажу тебе, мой сладкий, я так и вижу, что творится в мозгу Г.Т. Он вот что думает: не можешь ли ты сыграть в твоем фильме. Взять на себя роль звезды. – Я засмеялся, и она положила руку мне на плечо. – Да будь же серьезен! – воскликнула она. – Г.Т. явно стоит за спиной Колли и хочет, чтоб была снята эта картина. Ты нравишься Г.Т. Он считает, что у тебя есть сексуальное обаяние.

– Ты что, дала ему обо мне справку?

– Я просто знаю. Если мы правильно разыграем карты, Г.Т. согласится на все, что хочешь. – Она, как бы в подтверждение своей мысли, кивнула. – Если, сладкий мой, ты станешь звездой, мы оба будем финансово независимы и сможем обвенчаться.

– Я же не умею играть, – сказал я.

– Тут нет никакой премудрости. – И она прочитала мне лекцию. По словам Лулу, ничего нет легче. Хороший режиссер вытащит из меня все, что надо. – Если ты будешь держаться скованно, – сказала Лулу, – он сделает так, что это будет отражать твою сущность. Если будешь застенчив, он сумеет сделать так, чтоб ты выглядел парнем из провинциального городка. А если ты испортишь сцену… ну, видишь ли, они ведь снимают дубли. При том, как они работают, ты всегда сумеешь сыграть свою роль.

– Ставим на этом точку, – сказал я. – Я не хочу быть актером. – Но сердце у меня забилось, словно намекая, что я лгу.

– Подожди, вот Колли возьмется за тебя, – пообещала она.

Лулу не ошиблась. Через два дня после того, как мы вернулись в Дезер-д'Ор, продюсер прилетел к нам и затащил меня на совещание. К моему удивлению, – а я всегда считал, что людям нелегко меня раскусить, – Колли мигом разложил меня по косточкам.

– Вот что, Серджиус, – сказал он в первый же час нашего пребывания вдвоем, – я тебя знаю и буду с тобой откровенен. Ты малый больной. В твоем характере есть много такого, что можно было бы считать существенным: честность, неподкупность, храбрость, страстность, выносливость, душевность… – Он это отбарабанил, точно читал рецепт. – Но они не сливаются в тебе. Ты ими не пользуешься. Все эти качества в тебе спят. – И продолжал в таком же духе, раня меня в самое сердце. – Я старше тебя, Серджиус, – сказал он, – и я могу понять, что лежит в основе твоей позиции. Ты боишься перемен. Ты несчастлив с Лулу и, однако, держишься за нее. По-настоящему пугает тебя то, что в один прекрасный день она отправится в киностолицу сниматься в своей новой картине и подцепит кого-нибудь другого. Знаешь, что я тебе скажу? Я не виню ее. Ты боишься сделать шаг назад, боишься сделать шаг вперед. Ты хочешь сидеть на месте. А это невозможно. Сколько у тебя осталось денег?

– Три тысячи, – неожиданно для себя признался я.

– Три тысячи. Я так и вижу, как ты зажимаешься, стараешься держаться на прежнем уровне с Лулу, надеясь, что сидящий рядом человек заплатит по счету. На три тысячи прожить можно – пожалуй, ты сумеешь продержаться недель десять. А что потом? Полный разор. Ты хоть понимаешь это? Что дальше будешь делать? Превратишься в бродягу, пойдешь работать на автостоянку? Милый, не изображай высокомерия. Я твое высокомерие мигом разобью. Ты хоть знаешь, каково это приехать в незнакомый город без цента в кармане?

– Да, знаю, – сказал я.

– Раньше ты это знал, а теперь попробовал другой жизни. Думаешь, тебе понравится трахаться с официантками, когда ты спал с первоклассными женщинами? Я скажу тебе, братец: если ты лежал в постели с классными бабенками, тебе становится плохо, физически плохо, когда приходится брать далеко не лучшее. Ничего хуже не бывает, – заключил Муншин.

И победил. Проколол броню. Впервые проигрыш четырех тысяч стал для меня реальностью, и я понял, что потеря этих денег является потерей будущего. Муншин правильно все рассчитал: я тратил – сам не знаю на что – по несколько сотен долларов в неделю, и, слушая его, увидел, как пролетают недели – пятнадцать недель, шестнадцать недель; внезапно я понял, что мне осталось совсем мало времени быть на курорте и я не знаю, куда двинуться и как быть с Лулу.

А Муншин тем временем переменил тактику. Подобно сотруднику рекламного агентства он сначала напускал страх, а потом вселял надежду.

– Я знаю, как ты относишься к кинопромышленности, – сказал он. – Ты считаешь, что она производит фальшивки, тебе не нравятся фильмы, которые она выпускает, ложь, которую тебе преподносят. Сказать тебе кое-что? Мне это тоже отвратительно. Почти не проходит и дня, чтобы я не испытывал такого отвращения, что кажется, сейчас лопну. Кинопродукция вызывает отвращение у всех, кто хочет создавать нечто серьезное, важное и прогрессивное. Такие люди имеются, они работают, они создают три четверти, четыре пятых продукции, и ты был бы поражен качеством отдельных вещей. Говорю тебе: работа в кино не означает лишь приобщение к чему-то нелепому и коррумпированному. Она дает шанс вести борьбу, возможность для роста! – И Муншин широко развел руки, словно расширяя творческое пространство мира. – Серджиус, ты считаешь, что продаешь душу за мешок награбленного добра. Ты ребенок! – прорычал он. – Тебе дают возможность получить настоящие деньги, миленький, а также обрести достоинство и вес. Так что для начала стань актером. Я сам не люблю актеров. Но ты сможешь потом стать кем угодно – продюсером, режиссером, даже автором, хотя не советую. Но ты познакомишься с имеющими вес людьми, у тебя появятся разные возможности. Ты получишься и сможешь это использовать. Какого черта, чего ради я так надрываюсь, убеждая тебя? Серджиус, я же тебя знаю. Включайся в работу, и ты сможешь стать полноценным грамотным человеком, приносящим пользу миру и приносящим пользу себе, если не упустишь свой шанс. Что, по-твоему, в другой области чище? Да ты понятия не имеешь, как мы планируем показать этот приют, где тобой помыкали. Возможно, это была единственная ошибка Колли. Я тут неожиданно вскипел.

– Показать этот приют? – рявкнул я. – Муншин, чертов ты враль.

А он явно пришел в восторг от того, что вызвал такой взрыв, и тем самым еще больше разозлил меня.

– Значит, кино – это область прогрессивная? И там работают имеющие вес люди? – захлебываясь слюной, вопил я. – Серьезные?

– Выкладывай, малыш, – добродушно предложил Муншин.

– Все это – вранье! – ревел я. – Война, брак, кино, а возьми религию, – оказал я, сам не понимая, при чем тут это, – предположим, есть Бог, и представим себе, что он думает, видя, как люди собираются в каком-то помещении и падают на четвереньки, а теперь представь себе этот идиотизм – засовывать детишек в сиротский приют. Ты когда-нибудь думал, какой это бред, я хочу сказать, когда мужчина и женщина, например, решают заключить официальное соглашение жить вместе всю жизнь? – В его глазах я, наверно, выглядел сумасшедшим. – Да ты сам, Муншин, тоже полон вранья.