Прощай, Колумбус и пять рассказов

— Мириам, ты очень великодушна на свой эгоистический манер. Я хочу видеть сына.

— Эли, опомнись. Теперь, когда он от меня отделился, я боюсь. — Она захныкала. — Теперь, когда он от меня отделился, я не знаю, люблю я его или нет. Эли, я смотрю в зеркало, и его во мне нет… Эли, Эли, у тебя такой вид, точно ты собрался на свои похороны. Ну, пожалуйста, не испытывай судьбу. Неужели нельзя просто жить для своей семьи?

— Нельзя.

В коридоре он попросил сестру провести его к сыну. С одного его бока пошла сестра, с другого Тед Геллер.

— Эли, тебе не надо помочь? Я что подумал — вдруг тебе надо помочь.

— Нет.

Тед что-то шепнул сестре, потом — Эли:

— Тебе что, обязательно ходить вот так вот?

— Да.

На ухо Эли Тед сказал:

— Ты… ты напугаешь малыша…

— Ну вот, — сказала сестра. Показала на кроватку во втором ряду и озадаченно посмотрела на Теда:

— Можно пройти туда? — спросил Эли.

— Нет, — сказала сестра. — Вам его покажут.

Она постучала по загородке, за которой лежало много детей.

— Пек, — уведомила она сестру за загородкой.

Тед потрепал Эли по руке.

— Эли, ты не задумал ничего такого, о чем потом придется пожалеть… а, Эли? Эли, я что хочу сказать, ты же помнишь — ты все тот же Эли, помнишь?

Эли увидел, как одну из кроваток подкатили к оконцу в загородке.

— Господи, — сказал Тед. — Тебе эти библейские байки не ударили в голову?.. — Но вдруг прервался на полуслове. — Погоди-ка, приятель. — И, стуча каблуками, быстро пошел по коридору.

У Эли отлегло на душе — он подался вперед. Вот лежит в кроватке тот, кого он хотел увидеть. Что ж, теперь он здесь: так что, спрашивается, он намеревался ему сказать? Я твой отец, Эли, — тот, у кого вечные заскоки? Я надел черную шляпу, костюм и диковинное исподнее — одолжил все это у приятеля? Как он мог этому красному комочку, его красному комочку, признаться в самом худшем: в скором времени Экман убедит его, что так он уклонялся от ответственности. Не может он в таком признаться! И на такое не пойдет!

Из-под полей шляпы, краем глаза, он видел, что Тед Геллер стоит в дверях на другом конце коридора. Там же стоят два интерна, курят, слушают Теда. Эли не придал этому значения.

Нет, даже Экман не заставит его снять костюм! Нет и нет! Он будет ходить в нем — таков его выбор. И младенца заставит в нем ходить! Вот так-то! А когда придет время, подкоротит его сыну по росту. Будет — нравится-не нравится — носить пропахшие чужим человеком обноски.

Стучали только каблуки Теда, интерны были в туфлях на резиновом ходу — вот они подошли вплотную, а он и не заметил. От их белых костюмов тоже чем-то пахло, но иначе, чем от его костюма.

— Эли, приятель, — увещевал его Тед, — посетительское время истекло.

— Как вы себя чувствуете, мистер Пек? Первый ребенок для всех потрясение.

Что ему до них, тем не менее, хоть оно и так, а он взмок, шляпа стискивала голову.

— Извините, мистер Пек… — раздался незнакомый сочный бас. — Извините, рабби, но вас ждут… ждут в синагоге. — Его крепко взяли за один локоть, потом за другой. Там, где в него вцепились, мышцы напряглись.

— Ничего, рабби. Ничего, ничего, ничего, ничего, ничего, ничего…

Он прислушался: какое успокоительное слово — ничего.

— Ничего, ничего, все будет хорошо. — Ноги его оторвались от пола, заскользили, унося прочь от оконца, от кроваток, от детей. — Ничего, ничего, потихоньку-полегоньку, все будет хорошо, хорошо…

Но тут он восстал, будто очнувшись ото сна, замолотил руками, закричал:

— Я его отец!

Оконце тем не менее исчезло из виду. И тут же с него сорвали сюртук — легко, одним рывком. Вогнали под кожу иглу. Душу лекарство утишило, но вглубь — туда, куда просочилась чернота, — не дошло.