СЛЁТКИ

— И ласковый такой! Обходительный! Лис лисом! Хвостом метет! — ворчала она и всплескивала руками. Она, конечно, злилась на майора за мамины недавние расстройства. Ведь, ирод, аж выгнать с работы грозился — а вот теперь-то что?

Мельком Глеб подумал, не привязан ли хаджановский визит ко вчераш-не-сегодняшнему, ведь Ольга эта красивая будто раздела Глебку, сказав, что оружейного масла майорский тир не получал. Впрочем, разве разберешь этого хитрована? А ей что за дело?

Едва они из-за стола встали, без стука вошел Хаджанов. Глебка еще поразился: шагов его они не слышали, подполз аки змей. Завелся с ходу, за-приговаривал, запричитал, но Глеб глядел на него строго и холодно, и тогда он осекся, поманил Глебку на улицу.

— Дело есть, разговор серьезный, один на один.

Глеб Петру сказал, что он попозже к ним заглянет, — ведь они магазины свои побросали, шутка ли, — и двинулся с Хаджановым рядом — тот повел к березовой рощице, по дороге, ведущей к речке.

Едва миновали деревню, Хаджанов резко переменился — не частил, не суетился, не заискивал, а стал серьезным и даже важным. Они двигались не быстро, спокойно, и майор говорить начал так же, но речь его была петлиста и кривовата.

— Понимаешь, Глеб, — начал он свое сообщение, — жизнь, она и есть жизнь. Не все просто, как поначалу кажется. Много чего в глубине. В тайне, не всем известной.

Глебка заметил себе, что майор за годы, прожитые здесь, стал ещё лучше говорить по-русски.

— Вот вы два брата, — излагал человек, называющий себя майором, — а два разных человека. Один сразу поверил мне и стал героем.

— А может, покойником? — холодно проговорил Глеб.

— Погоди, дорогой, — запротестовал Хаджанов, — это мрачная история, она, слава Аллаху, давно миновала и забыта…

— Да? — удивился Глеб.

— Ну, конечно, но появились новые, — вроде даже обрадовался Гордеевич, — да я же, понимаешь, поэтому тебя и искал. Новости есть! И хорошие новости.

Глеб насторожился, здесь следовало держать ушки на макушке:

— Какие?

— Мне сказали, понимаешь? Новость про Бориса. Глебка остановился.

— Ну?

— Да-да, дорогой, вот видишь, мы же с тобой заодно. Вместе за Бори-ка переживаем. В общем, от него весточка.

— От него или про него? — начинал злиться Глебка. — Скажите прямо.

— Сейчас вот уйдем в березки, и я скажу. А пока послушай такие мои

слова. Я не знаю, где Боря. Не знаю, где Марина. Не знаю, врать не стану, живы ли они.

Они вошли в рощу и шли уже быстро и нервно, как будто, миновав ее, что-то увидят или узнают. Так и произошло. На берегу Хаджанов полез во внутренний карман пиджака, вытащил розовую бумажку и подал Глебу.

— Возьми, — сказал он, — это тебе или маме, как хотите. Только сильно не рассказывайте. Лучше совсем помолчать…

— Что это? — разглядывал Глеб листочек с вписанными на компьютере фамилией, именем, отчеством Марины.

— Ордер на ее квартиру. Дом, ты знаешь, еще не достроен, но скоро накроем крышу, к концу лета сдадим под отделку.

— Ну, а дальше-то что? — не понимал Глебка.

— Это еще не все, — опять заволновался Хаджанов и стал доставать из боковых карманов плотные пачки долларов — две из правого и две из левого. Протянул их Глебу.

— Эти деньги вносил Борик и твоя мама, помнишь?

— Еще бы не помнить.

— В общем, дана команда вернуть, понимаешь. Бери, бери, — это мне приказ. Почему не веришь?

Глеб смущенно принял деньги, глядел удивленно — ему и положить-то их некуда: в джинсы не влезут, а у легкой курточки кармашки разве для сигаретной пачки, не больше.

Хаджанов повел Глеба к краю речки, они сели. Как когда-то сидели здесь горевские мальчишки всем своим комариным воинством, свесив ноги с обрыва. Они помолчали, и, вздохнув, Хаджанов проговорил:

— А теперь слушай самое главное. Повторяю, мне неизвестно, живы ли они и где. Однако мне велено отдать деньги за квартиру. И ордер отдать. Выходит, что живы, да?

— Выходит, — согласился Глебка. И как же радостно и обнадеженно затрепыхало его сердце.

— Но мне велено сообщить тебе или твоей маме еще кое-что. Не думаю, что приятное. Хотя для меня — так это лучшая весть… Только дай слово, что примешь ее спокойно. Не психуй. В конце концов, это решение самого Бориса.

Глебка выдохнул воздух, опустил голову, как перед палачом, кивнул согласно.

— Ничего особенного. Просто он теперь наш.

— Что это значит? — не понял Глеб.

— Там, в плену, давно, понимаешь, он принял мусульманство. Глебка вздрогнул.

— Не дергайся, — взял его за руку Хаджанов. — Ему было невыносимо трудно. Его товарища казнили у него на глазах. Тогда много было жестокости, что делать! Но некоторым предлагали: прими мусульманство, женись, живи с нами. Согласишься, будешь жив, а нет… Он принял. Его зовут теперь Муслим, значит, мусульманин. А жениться он не стал и жить в горной деревне — тоже. Сбежал.

Глебка слушал, потрясенный, будто это про него говорили, а не про Бо-рика. Он не знал, что сказать, как поступить, какими словами разговаривать дальше.

— Видишь, к нему и относятся как к своему, ты меня понял? Глеб кивнул.

— Это не просто так, нетрудно догадаться. Значит, Борис в строю. Значит, он выполняет задания.

И тут он высказал, как выдохнул, самое главное:

— Раз ему платят зарплату, значит, он на работе. И жив!

Они сидели на берегу речки и молчали. Слушали ли они журчание воды или сухой стрекот стрекозиных крыльев? Конечно, нет.

Хаджанов продолжил, наверное, стараясь утешить Глеба:

— Тех, перед которыми он принимал веру, пожалуй, давно уже нет. Исчезли и те, кто убивал, расстреливал, издевался, я думаю. Или лица свои переменили, понимаешь? Но на умение Борика всегда есть спрос. Тайный. Невидимый. И его обязательства могут вместе с ним переходить. Совсем не к мусульманам. К кому угодно. За деньги. За большие. За страх. За жизнь, в конце концов.

Они долго молчали, и Глебка, как в полусне, думал, что делать. И не знал. Не мог сообразить.

— Я знаю, — задумчиво проговорил Хаджанов, — ты недоволен мной. И не только ты. Все думают — чего это он активничает в нашем городе. Разве нет у него своей родины? Родительского дома? Ах, милый! Всё есть. Но есть у нас еще страшное правило — кровная месть. И я бегу от этой мести. И свою родню хочу выручить. Но кому я могу об этом рассказать? Только тебе. И только потому, что мы про Борю узнали. Нет, я его не осуждаю! Я ему сочувствую и понимаю. Ты знал?

Глебка помотал головой.

— Тогда не говори бабушке и маме. И про деньги можешь не говорить. Скажи только маме, что я извиняюсь. Мол, ошибся. Но я и сам извинюсь, ты не думай.

Хаджанов посидел с Глебкой еще минут двадцать. Молча. Больше не о чем говорить. Уходя, заметил Глебу, чтобы он не забыл деньги. Прошуршала и затихла трава под его ногами. Глебка опрокинулся на спину. Слезы текли из глаз и щекотали где-то возле уха.

Его не сотрясали рыдания, нет. Он лежал как будто спокойно, а в душе рушилось все-все-все…