Золотое весло

«…и эта твоя деятельность зажжет в тебе любовь к человечеству, которая и будет последствием твоей деятельности, направленной на добро».

«Делай только то, что духовно поднимает тебя, и будь уверен, что этим самым ты более всего можешь быть полезен обществу».

Потом мы опять сидели в саду. Она рассказывала:

— Тогда заживо умер, теперь воскрес из мертвых. Я ощутила то духовное единение с ним, о котором мечтала давным-давно, в нашей жизни. Я говорю о высшем, духовном единении, и лишь о нем. После войны он тоже построил новую семью, третью за его большую, долгую жизнь; он любил жену, Надежду Александровну Любарскую, и она его любила, ухаживала за ним…

А я… опять стала писать стихи.

«Мы в нашей повести живой с последней встретились главой, с главой, в которой я и ты у роковой стоим черты. Еще одну, еще одну страницу я переверну, и вижу я — совсем близка ее последняя строка…»

Я написала это весной семьдесят третьего, за три дня до…

Умер он в больнице от воспаления легких. Доктор, который был при нем в последние минуты, рассказывал мне, что он умер улыбаясь.

«Когда ты явился на свет, ты плакал, а кругом все радовались, сделай же так, чтобы, когда ты будешь покидать свет, все плакали и ты один улыбался».

Быстро темнело; в окнах толстовского дома засветились лампы, резче стал запах листьев.

— Он умер старым, и он умер молодым — лишь через несколько лет после духовного рождения. Вы поверите, я совсем не чувствовала его старости, мне казалось, что полвека назад он был старее.

Надежда Александровна Любарская, вдова А. С. Жигалко, картины, которые были ей подарены при его жизни и перешли по завещанию, отдала Чайковскому.

Ну а что стало с девочкой, которая в летних туфлях ушла в московскую метель?

Она умерла.

Она умерла совсем недавно, когда я писал эти строки, — кандидат искусствоведения, старейший сотрудник ВГИКа Ирина Александровна Жигалко. Она была человеком ярким, талантливым, душевно щедрым, работала с М. Роммом, в его творческой мастерской, у нее учились А. Тарковский, А. Смирнов, А. Михалков-Кончаловский, А. Митта.

У нее учился В. Шукшин, которого она нежно любила и который нежно любил ее.

Когда А. С. Жигалко, склоняясь к мысли отдать коллекцию народу, советовался с ней, она обняла его…

Ирина Александровна тоже передала Чайковскому все, что подарил и завещал ей отец.

Надежда Александровна Любарская и Ирина Александровна Жигалко после кончины Александра Семеновича передали картинной галерее более четырехсот полотен и рисунков (Репин, Серов, Архипов, Кончаловский, Юон…).

Никто не оставил себе ничего.

Над Чайковским — большие осенние облака; они мягко отражаются в Каме. Город стоит на великом водном пути; полмиллиона человек, посетивших картинную галерею, — это лесорубы Сибири, украинские учителя, строители с Дальнего Востока, шахтеры Кузбасса, московские кинематографисты, врачи из Карелии, белорусские агрономы. Плывет по Каме народ — отдыхая, странствуя, перемещаясь — и поднимается на берег, и видит…

«Могли ли мы мечтать о Репине, о Левитане в ранее неизвестном нам небольшом городе. Это — чудо!»

«Ни в одной из галерей, ни в одном из музеев не видели в подобном изобилии Коровина, уезжаем с сердцем, переполненным радостью».

«За время путешествия от берегов Невы до Перми мы посетили немало галерей, ваша особенно запала в память».

«Мы были у вас лишь несколько часов, миг жизни, но он войдет в сердце навечно. Как писал поэт: „Жизнь ведь тоже только миг, только растворенье нас самих во всех других как бы им в даренье“».

В центре первого зала галереи висит портрет А. С. Жигалко и рядом текст дарственного акта: «Настоящим на основании ст. 257 Гражданского кодекса РСФСР, я, Жигалко Александр Семенович, передаю безвозмездно собранную мной коллекцию картин, графики, скульптур Чайковскому народному музею для организации картинной галереи. Пусть они будут достоянием народа…»

О художественной, эстетической ценности галереи в Чайковском можно рассказывать долго (недавно вышла первая, посвященная этой галерее монография). Мне же хочется сосредоточиться на ее этической ценности, на тех нравственных последствиях дара А. С. Жигалко, о которых он, быть может, и не помышлял.

Чайковский — небольшой, тихий, непривычно тихий для нашего века город; в залах галереи — самая полная, самая торжественная в этом городе тишина, а в ней — в тишине тишины — живут, думают, растут дети. Порой кажется, что дети города не уходят отсюда, их можно увидеть тут в любой час, даже утром, когда им полагается быть в школе. И ничего удивительного в этом нет — с открытием галереи в школах ввели факультативы по изобразительному искусству. Самое неожиданное в этой неожиданной галерее маленькие — 15–16-летние экскурсоводы, мальчики и девочки, которые в летние месяцы, когда тысячи туристок посещают город и экскурсоводов взрослых, штатных недостает, водят по залам толпы, рассказывая им о великих художниках, о портретах и пейзажах… А по существу, они рассказывают о духовной жизни народа, запечатленной на этих холстах, в этих рисунках, вводят людей во владение богатством, которому нет и не может быть цены. Есть что-то (не побоюсь старомодного, сентиментального «термина») трогательное в том, что в Чайковском во владение этим богатством вводят именно дети.

А осенью, зимой и весной, когда экскурсантов гораздо меньше, они в этом покое, в этой тишине учатся — учатся чему-то более существенному, чем понимание искусства, учатся пониманию мира и пониманию человека, учатся пониманию мира человека, пониманию того тайного огня, который сквозит в чертах мужчин и женщин минувших эпох, пониманию красоты и ранимости, которыми во все века отличалась человеческая душа, и нежности к ней, сегодняшней, еще более ранимой и нередко — еще более красивой…

Эти залы — царство детей. И быть может, самый большой подарок А. С. Жигалко Родине — их маленькие и уже большие души, восходящая сила их чувств и мыслей…

Я мог бы подробно рассказать о том, как ежегодно Чайковский отмечает день рождения Александра Семеновича, о том, что решением исполкома горсовета Жигалко стал первым почетным гражданином, и о том, что многие художники и коллекционеры посылают сегодня в дар созданной им галерее картины и рисунки; я мог бы рассказать подробно о большой и ценной библиотеке по изобразительному искусству, которую вдова Жигалко передала Чайковскому; мог бы рассказать о бескорыстии этой семьи, выполняющей и высказанное и невысказанное в последней воле любимого человека с той безупречностью, когда хочется поклониться за неформальное, возвышенное понимание долга и за душевную широту.

Когда в суде разбиралось дело об убийстве Кириллова и шел в кулуарах «тайный аукцион», некто высокий, респектабельный и уже старый выпалил на взлете азартной минуты, что за одну из действительно бесценных и редких вещей может выложить… И с разбегу назвал цифру удивительную, фантастическую. И тогда юный, небрежно и бедно одетый, видно, начинающий коллекционер наивно осведомился: не ослышался ли он, действительно ли располагает респектабельный подобной суммой? «Милый, — рассмеялся тот, — моих денег достанет на пять человеческих жизней, на пять жизней, — голос его надломился, — соответствующих моим желаниям, моим капризам, на пять моих жизней».

Он высказался, потух, удалился, а я подумал: ну зачем ему пять жизней? Зачем нереальных пять жизней, когда достаточно одной, чтобы не умереть никогда?

P. S. Уже закончив очерк, я спохватился, что, увлекшись судьбой коллекции А. С Жигалко, не ответил четко на вопрос моей корреспондентки Л. П. Кучеровой о дальнейшей судьбе коллекции Б. Д. Кириллова. За отсутствием наследников (единственный сын Кириллова, которому тот завещал все, лишался наследства как лицо, участвовавшее в его убийстве, — тем самым наследства лишалась и его семья, — не имели отношений к коллекции и родственники второй жены Кириллова, убитой с ним, ибо ценности были собраны при первой его, покойной жене) — за отсутствием наследников коллекция передается в музеи.