Эта гиблая жизнь

Встает Дмухан Дмуханович и подходит к окну. Смотрит на свой город, на страну свою и вспоминает рабовладельческий Советский Союз. Все эти годы он его вспоминает. Может, и не его, а юность свою безмятежную...

Подтягивает гирьку на часах: пусть идут.

Содрогнулся и загудел металл балконного ограждения – то оторвался все же и устремился к земле ящик с огурцами. Каждый год что-нибудь – то дефолт, то ящик...

А дефолт по-ихнему – это по-нашему умолчание.

Александр Громов

В. Л. (рассказ)

1

Девушка позвонила в пятницу. Виктор Михнеев как раз намазал на хлеб масло и собирался пить кофе.

Запахивая полы халата, он прошлепал в комнату, снял телефонную трубку и недовольно произнес:

– Слушаю.

– Можно переговорить с Виктором Львовичем Михнеевым? Голос у девушки показался напряженным, и Михнеев еще недовольнее буркнул:

– Я слушаю.

Девушка заторопилась:

– Извините за беспокойство. Я хотела показать вам стихи. Мне посоветовали именно вам...

– Ми-илая де-евушка, – протянул Михнеев, – при Союзе писателей существует литературная студия, там есть замечательный поэт Дмитрий Шадрин, очень милый и добрый, обратитесь к нему.

Девушка помолчала и грустно вздохнула:

– А мне советовали показать именно вам.

«Вот ведь», – подумал Михнеев, вспомнил про стынущий кофе и согласился:

– Хорошо. Приходите в Союз в понедельник после двенадцати, спросите меня. В трубке после быстрого «спасибо» раздались короткие гудки.

Михнеев только направился на кухню, как телефон зазвонил снова. День начинался отвратительно. Но, видимо, не у всех: на том конце провода царило беспробудное веселье.

– Хорош спать! – бодро поприветствовала трубка.

– Я не сплю.

– Молодец! – поддержала трубка.

– Я ем.

– Хорош жрать! Время делать бабки!

Михнеев молчал, с некоторых пор подобная легкость бытия раздражала его. Трубка пояснила:

– Старик, надо срочно к завтрему стихи на свадьбу. Сваргань, а я вечерком заскочу и бобы привезу... Ну, ты че, жуешь, что ли, там все? Хочешь, вместе на свадьбу завалимся, сам прочитаешь?

Михнеев поморщился и спросил:

– Сколько?

– Чего сколько? А, ну как всегда, наверно, по червончику. – Да нет, строчек сколько?

– Чего? – опять переспросила трубка и обиделась: – Чего ты херню всякую спрашиваешь, сделай, как всегда, и все. Ты же у нас надежда русской литературы, в конце концов.

– Как звать-то?

– Кого?

– Кого-кого... молодоженов.

– А, этих... Он точно Коля, а она, кажись, Наташа. Три рубля – и наша! Во! Я тоже стихами могу.

– Чем они занимаются?

– Кто?

– Мо-ло-до-же-ны.

– А-а... Да хрен их знает. Слушай, какая тебе разница, ты поздравление напиши, а не статью про производство. Хоп? Давай дожевывай, а я заскочу вечерочком.

Михнеев вернулся к остывшему кофе и машинально подумал: «Эх, товарищ милый Коля, тяжела в семействе доля, три рубля цена Наташе, нету девки в мире краше, – и чертыхнулся: – Вот привяжется же такая гадость».

2

Девушка появилась в Союзе писателей в половине первого и, заглянув в комнату, где вокруг большого стола сидели пятеро еще не утративших доперестроечной важности и достоинства пастырей слова, робко произнесла:

– Извините...

Пять голов медленно обратились в сторону юного создания.

Девушка кашлянула:

– А как мне найти Михнеева?

Четыре головы также неторопливо вернулись к газетам, а та, что была ближе к двери, секунд через пять снизошла:

– Он сейчас подойдет. Подождите.

Девушка, не решившись войти в комнату, осталась стоять в коридоре, и за те десять минут, что ждала Михнеева, не услышала из комнаты ни звука, словно это было хранилище слов, где каждое оберегалось с религиозной преданностью: непосвященным здесь становилось неуютно и страшно, как на заброшенном капище.

Михнеев появился в сером, удачно подобранном по крепкой фигуре, плаще и с совсем не вяжущейся с респектабельным обликом дерматиновой сумкой через плечо, какие обычно носили раньше молодые специалисты.

После патриархального вида хранителей слова он показался девушке совсем молодым; она сразу догадалась, что это тот, кого она ждет, и чуть подалась ему навстречу.

Михнеев тоже догадался, что это звонившая в пятницу девушка. Было в ней что-то трогательное и полузабытое, словно из доброго прошлого. «Студентка, – определил Михнеев, – курс первый-второй».

– Подождите минуточку, – сказал он и прошел в комнату.

В комнате послышалось шевеление, словно с места на место перекладывали пуховики и подушки, потом донесся звякающий, будто треснувший колокольчик, звук и чей-то глухой голос: «Иди, только скорей». Михнеев появился уже без плаща и сумки.

– Вы принесли рукопись? – спросил Михнеев, и девушке стало неприятно от того, как он осмотрел ее.

Она достала из пакета и протянула серого цвета общую тетрадку и, как показалось Михнееву, в последний момент попыталась задержать тетрадь у себя, ему даже пришлось легонечко выдернуть ее из рук.

Михнеев раскрыл тетрадь и одним краешком рта улыбнулся:

– Почерк хороший, это уже неплохо... А данные ваши где-нибудь указаны?

– Что? – переспросила девушка.

– Напишите, вот хотя бы на обложке, как вас зовут, и, если есть, телефон. Девушка взяла тетрадь, и снова Михнеев отметил ее нерешительность.

– Вот, – протянул он девушке ручку.

Та взяла ручку, чуть подумала, быстро что-то написала на оборотной стороне обложки, вернула тетрадь и прямо посмотрела на Михнеева.

– Гм, – Михнеев не ожидал такого взгляда, глаза у девушки были небольшие и строгие. – Приходите в следующий понедельник.

– Как – в следующий?... – Девушка испугалась и невольно потянулась к отданной тетради.

– Ну, сейчас же я не буду читать... – перебил Михнеев и как-то так повел рукой в сторону комнаты, что, мол, вы сами понимаете, какая тут обстановка. – Я прочитаю спокойно все дома, а через неделю мы с вами встретимся и поговорим.

– Хорошо, – решила девушка и направилась к выходу, но, пройдя немного, обернулась и сказала: – До свидания.

– Всего доброго, – отозвался Михнеев и ушел в комнату, крепко прикрыв за собой дверь.