Семейная хроника

В эти же дни ты говорил мне:

— Я много думал над той страницей твоего дневника, где записан разговор с нашим отцом. В сущности, он прав. Все, что для нас важно, для него не имеет значения; и неудивительно, что он об этом не помнит. Я это вижу на примере моей жены. Я тоже не нахожу в ней ничего особенного, потому что она похожа на меня и в чем-то меня дополняет. По правде говоря, я и выздороветь-то хочу больше ради нее, чем ради дочки, если здесь вообще можно провести какое-то различие. Моя любовь к дочке совсем иная: в сущности, она походит на мою любовь к маме! Мне показалось, что ты вдруг увидел чудесный свет; твои глаза загорелись радостным изумлением.

Ты сказал:

— Вот почему мне часто видится, как мама держит дочку за руку!

И тут же ты помрачнел.

— Это ведь не значит, что дочке грозит смерть, верно? Почему они не пишут мне? Дай им телеграмму, пожалуйста… А может, это значит то, что я прежде думал: мама держит дочку за руку, чтобы показать мне, что девочка теперь под ее защитой!

Твои метания, депрессии, сменявшиеся возбуждением, окончательно подорвали твои силы. Теперь ты был прикован к постели, все тело у тебя ныло, и ты, измученный и сломленный, никак не мог найти удобного положения. Врачи предписывали уколы и «сердечные капли» и во всеоружии своей теперь уже бессильной науки ждали, когда твой организм начнет сопротивляться. Другие больные, эгоистично занятые только своей болезнью, — которая всегда легче, чем у соседа, — уже не подходили к твоей койке. Ты сказал:

— Они избегают меня, словно зачумленного. От твоей постели исходил запах смерти, зловоние разлагавшейся раны. А с первым июньским теплом появились мухи, целые тучи мух! Они кружили над твоей головой, садились на лицо, на уголки рта и, едва ты засыпал, подбирались к глазам.

А засыпал ты теперь надолго, и каждый раз, пробуждаясь, будто приходил в себя после обморока. Однажды ты сказал:

— Сегодня во сне мне явилась мама. На этот раз она заговорила. Она велела мне не волноваться и сказала, что сама позаботится о моем выздоровлении. Я очень ясно видел ее. Она была одета, как нынешние девушки, в платье с короткими рукавами, а волосы рассыпались по плечам.

Потом ты почувствовал удивительный прилив сил, но это улучшение было предвестием агонии. Ты сказал мне:

— Я хочу уйти отсюда. Все равно меня уже не лечат. Хочу вернуться во Флоренцию, пока еще дышу и есть надежда на выздоровление. Там я снова увижу дочку и жену!

Врачи невозмутимо согласились.

— Возможно, перемена обстановки пойдет ему на пользу… Во всяком случае, переезд он выдержит… Во всяком случае!

Приехала карета скорой помощи с двумя проворными санитарками. Я должен был отправиться во Флоренцию по железной дороге.

Утро было теплое и ветреное, когда тебя снесли вниз, ты снова увидел дерево с ободранной корой.

— Какое же оно зеленое! — сказал ты.

Но когда носилки на колесиках вкатились внутрь машины, ты не смог больше притворяться. Ты схватил меня за руку и заплакал, закусив губы, потом на мгновенье приоткрыл их, и под носом и над подбородком остались белые полоски, куда белее, чем все лицо, — так крепко сжимал ты зубы. Слезы не замутили голубизну твоих глаз… И вот карета скорой помощи скрылась в глубине аллеи. Тогда я признался себе, что не поехал, чтобы не присутствовать при твоей смерти. Я хочу помнить тебя живым.