В высших сферах

Столица исчезла из виду, и под ними открылась просторная равнина. Примерно минут через десять они пересекут реку Святого Лаврентия и окажутся над штатом Нью-Йорк. “Управляемой ракете, – подумал Хауден, – на то, чтобы покрыть такое же расстояние, потребуются не минуты, а какие-то секунды”.

Оторвавшись от иллюминатора, Маргарет повернула голову к мужу и спросила:

– Как ты думаешь, вот те люди, там, внизу, имеют хотя бы малейшее представление о том, что творится в правительстве? О политических сделках, об услугах за услуги и всем таком прочем?

На мгновение Джеймс Хауден растерялся. Уже не впервые ему казалось, что Маргарет читает его мысли. Потом он ответил:

– Некоторые, конечно, имеют. Особенно те, что достаточно близки к правительственным кругам. Но большинство людей, по-моему, не знает или просто не хочет знать. А есть и такие, кто ни за что не поверит в такое, даже если представить им документальные доказательства и письменные показания, принесенные под присягой.

Маргарет в задумчивости произнесла:

– А мы всегда столь охотно ругаем американские политические нравы.

– Да, это так, – согласился он. – Что, безусловно, лишено всякой логики. Поскольку пропорционально у нас столько же злоупотреблений властью и взяточничества, как и в Штатах. Просто по большей части у нас все происходит куда более скрытно, к тому же время от времени мы публично приносим в жертву того, кто стал слишком жаден.

Табло “Пристегните ремни” над их головами погасло. Джеймс Хауден освободился от своих и перегнулся, чтобы помочь Маргарет.

– Конечно, дорогая, – добавил он, – нужно помнить, что одним из наших величайших национальных достояний является чувство уверенности в собственной правоте. Мы унаследовали его от британцев. У Шоу <Джордж Бернард Шоу (1856 – 1950) – английский писатель, в основе творческого метода которого лежит парадокс как средство ниспровержения догматизма и предвзятости.> есть что-то в этом смысле: мол, не существует ничего столь дурного либо хорошего, перед чем остановился бы англичанин, но нет такого англичанина, который оказался бы при этом не прав. Убежденность такого сорта очень полезна для национального самосознания.

– Иногда создается впечатление, – заметила Маргарет, – что ты даже находишь удовольствие во всем дурном, что нас окружает.

Хауден помолчал, обдумывая ее слова.

– Я вовсе к этому не стремлюсь. Просто, когда мы с тобой остаемся наедине, я пытаюсь не притворяться, – на лице его мелькнула едва заметная усмешка. – Не так уж много осталось мест, где я бы не чувствовал себя, как на сцене.

– Прости, – в голосе Маргарет звучала тревога, – мне не следовало так говорить.

– Да нет! Я совсем не хотел бы, чтобы кто-то из нас чувствовал, что есть вещи, о которых мы не можем сказать друг другу, что бы это ни было, – мимолетно ему вспомнился Харви Уоррендер. Почему он так и не признался Маргарет? Возможно, когда-нибудь он так и сделает. Хауден продолжал:

– Многое из того, что я знаю в политике, меня огорчает. Но тогда я принимаюсь думать о нашей морали и человеческих слабостях и вспоминаю о том, что власть никогда и нигде не идет об руку с непорочной чистотой. Если хочешь остаться чистеньким, держись в одиночку. Если стремишься сделать что-то доброе, достичь чего-либо, оставить после себя этот мир хотя бы чуть лучше, чем он был, тогда должен выбрать власть и поступиться своей чистотой. Иного выбора не дано. Это похоже на то, словно мы все попали в стремительный, бурный поток, и, даже если очень захочешь, повернуть его сразу не сумеешь. Остается только отдаться течению и исподволь, медленно и постепенно попытаться менять направление в ту или иную сторону.

Белый телефонный аппарат внутренней связи, стоявший рядом с креслом премьер-министра, издал мелодичный звук, Хауден поднял трубку.

– Говорит Гэлбрейт, сэр, – услышал он голос командира воздушного корабля.

– Слушаю, командир.

Гэлбрейт, летчик-ветеран, заслужил себе широкую славу своей надежностью и обычно возглавлял экипажи во время особо ответственных полетов из Оттавы. Он и прежде много раз летал с Хауденом.

– Высота двадцать тысяч, расчетное время прибытия в Вашингтон через час десять. Погода там ясная и солнечная, температура шестьдесят пять <По принятой в США шкале Фаренгейта; примерно 18,3 градуса по Цельсию.>.

– Отличные вести, командир. Возвращаемся в лето. – Хауден пересказал Маргарет сообщение о погоде в Вашингтоне, затем снова обратился к командиру:

– Насколько мне известно, завтра в посольстве устраивается завтрак. Были бы рады видеть вас среди гостей.

– Благодарю вас, сэр.

Джеймс Хауден положил трубку. Пока он разговаривал с командиром корабля, стюард принес поднос с кофе и сандвичами. На нем также стоял одинокий стакан виноградного сока. Указав на него, Маргарет сказала:

– Если ты и вправду так его любишь, я позабочусь, чтобы в доме всегда был какой-то запас.

Премьер-министр выждал, когда стюард уйдет, и, понизив голос, признался:

– От этой штуки меня с души воротит. Однажды я неосторожно сказал, что он мне нравится, и вот видишь, что получилось. Теперь я понимаю, почему Дизраэли <Бенджамин Дизраэли (1804 – 1881) – премьер-министр Великобритании в 1868 и 1874 – 1880 гг.> так ненавидел примулы…

– Да ты что! Все знают, что Дизраэли просто обожал примулы. Это же его любимые цветы. Хауден затряс головой.

– Дизраэли лишь однажды обмолвился в этом смысле – исключительно из вежливости к королеве Виктории <Виктория (1819 – 1901) – королева Великобритании с 1837 г., последняя из Ганноверской династии.>, которая по какому-то случаю прислала ему букетик. С тех пор его начали осыпать примулами, так что потом ему становилось дурно от одного их вида. Политические мифы очень живучи, дорогая.

Сконфуженно усмехаясь, Хауден взял стакан, открыл дверь в туалет и выплеснул сок до последней капли. Маргарет задумчиво произнесла:

– А знаешь, иногда мне кажется, что ты очень похож на Дизраэли. Только выглядишь немного свирепее. Может быть, из-за своего носа. – Маргарет улыбнулась.

– Да, – согласился он, любовно поглаживая крючковатый нос. – Эта старая морщинистая физиономия – мой фирменный знак. Кстати, поначалу я удивлялся, когда мне говорили, что у меня свирепый вид. Но потом, когда я научился его на себя напускать, это оказалось даже полезным.

– Как же хорошо только вдвоем, – неожиданно заявила Маргарет. – Сколько нам осталось до Вашингтона?

– Боюсь, что нам с тобой уже ничего не осталось, – ответил муж с кислой гримасой. – Мне еще надо переговорить с Несбитсоном.

– И никак нельзя отложить, Джейми? – Несмотря на вопросительную интонацию, слова ее прозвучали скорее утверждением.

– Извини, дорогая, – ответил он огорченно. Маргарет вздохнула.

– Я так и знала – уж слишком все было хорошо. Ладно, пойду прилягу, чтобы вам не мешать.

В дверях маленькой спаленки она приостановилась и спросила:

– Собираешься задать ему трепку?

– Да нет, если только сам не напросится.

– Надеюсь, у вас все обойдется без резкостей, – серьезно проговорила Маргарет. – Он такой несчастный старичок. Я всегда представляю его себе укутанным пледом в инвалидной коляске, которую катит такой же дряхлый старый солдат.

Премьер-министр расплылся в улыбке:

– Всем отставным генералам можно пожелать того же самого. К несчастью, сами они хотят либо сочинять книги, либо заниматься политикой.

Когда Маргарет скрылась в спальне, Хауден вызвал стюарда и передал через него изысканно вежливое приглашение генералу Несбитсону зайти к нему в салон.

Глава 3

– Выглядите вы просто прекрасно, Адриан, – заявил Джеймс Хауден.

Адриан Несбитсон, удобно устроившись в глубоком мягком кресле, где до него сидела Маргарет, и поигрывая стаканом виски с содовой в пухлых розовых ладошках, радостно кивнул головой в подтверждение этих слов.