Memento

Сейчас придут ломки. Он оперся головой о стену. Это уже подступало. Михал потерял представление о времени.

И вдруг стук каблучков где-то на этажах. Он уперся руками в урну.

Ева даже не успела закрыть дверь лифта, как он схватил ее. Снова запихнул в лифт и нажал кнопку.

— Пусти меня! Я сейчас закричу!

— Ты не можешь меня вот так бросить, Ева!

— Пусти меня!

Снова все сначала. Трогается и опять останавливается лифт. Ева нажимает кнопку «Стоп», Михал — «3 этаж»… В конце концов он притиснул ее в угол, откуда не дотянуться до панели. Сжал так, чтобы она не смогла колотить руками в стену.

Распахнуть двери лифта и быстро впихнуть Еву в квартиру. Еще раз объясниться в спокойной обстановке. Ради нее я готов на все!

По дому разлетелся Евин крик. Он заткнул ей рот ладонью. Ева забилась, как выброшенная на берег рыба.

Обхватить ее за пояс и протащить по коридору. Проклятая нога!

Сдавленный крик:

— Помогите! Помогите!

Одна за другой открываются двери.

— Отпустите ее. Это переходит всякие границы! Пустите же наконец! — Участливая соседка пытается вырвать Еву из его объятий.

— Не лезьте не в свое дело! — огрызается Михал.

С Евиной ноги слетела туфля, когда он попробовал ее нести и она стала лягаться. Боль в ноге такая, что в какой-то миг Михал чуть не потерял сознание.

— Мы вызовем милицию! — кричит соседка.

— Ева, не сходи с ума, — пытается увещевать Михал. Он доволакивает ее, а заодно и соседку, до дверей квартиры. К счастью, уходя, он не запер на ключ. Налегает на дверь плечом и проталкивает Еву внутрь… Наконец-то пани Марквартова останавливается. Беспомощно переступает на пороге с ноги на ногу. Боится войти.

— Это наши дела. Мы сами договоримся! — Михалу удается захлопнуть дверь.

Ева валится на матрац и начинает рыдать. Михал падает перед ней на пол. Обнимает ее.

— Мы ведь не можем так расстаться!

Капли слез стекают Еве на нос и оттуда капают на одеяло.

— Ну вот… Все будет хорошо… — успокаивает Михал.

— Что будет хорошо? — вдруг взрывается она. — У нас будет ребенок!

— Что?

Ева молча кивает.

Михалу кажется, будто вернулось все, что было… Как мы были счастливы тогда! Как обещали друг другу, что ради ребенка покончим со всем. Начнем новую жизнь.

А сейчас? Нужны тройные дозы. Печень ни к черту, вены в лоскуты, на ногах нарывы и язвы… Разве Ева сможет доносить ребенка? Хочет завязать ради этого? Но ведь она и сама не верит. А если б и доносила, в лучшем случае родится маленький наркоманчик.

Тогда зачем этот фарс? Хочет избавиться от меня, потому что нашла более простой путь к кайфу? Слишком хорошо понимает, что с меня не много возьмешь, а ребенок всего лишь предлог? Крысы покидают тонущий корабль.

Он сжимает ее в объятиях, не зная, что сказать. Десять минут? Полчаса? Ева все плачет и плачет.

Только звонок в дзерь возвращает их в реальность.

— Милиция. Откройте!

Привет от соседей.

— Да, ну и видик тут, — начинает один из двоих, появившихся в дверях. Второй проходит по комнате и наклоняется над Михалом.

— Что с вами, приятель… Чего вы так трясетесь?

— Я не хочу, чтобы она меня бросила, — твердит Михал, словно эти двое могут чем-то помочь ему.

— У вас температура? Вам надо в больницу.

Мне надо дозу. А через пять-шесть часов снова. И так постоянно.

Первый берет с подоконника паспорт. Перелистывает его. С пониманием присвистывает, увидев штампы предприятий, которые давно уже заполнили все, вплоть до одиннадцатой страницы.

— Где вы сейчас работаете?

— Я ищу место, — выдавливает Михал.

— Понятно.

— Прошу вас, уйдите, — пытается замять инцидент Ева. — Я звала на помощь, потому что не хотела идти с ним в квартиру. И больше ничего, — то и дело повторяет она.

— Вы заявили соседке, что Михал Отава хотел вас убить.

— Она не так поняла.

— Правда? Очень жаль. Но на всякий случай нам придется забрать его с собой.

Уголовное дело по обвинению в хулиганстве, тунеядстве, нарушении административного надзора и посягательстве на личную свободу граждан.

— Я не хотел причинить ей вред. Я люблю ее. И не смог бы сделать ей ничего плохого. Просто не хотел, чтобы она меня бросила, — от первого допроса до суда как заведенный твердил Михал.

— Ничего страшного. Обыкновенная ссора, вот и все. Разумеется, он не собирался меня убивать, — убеждает Ева.

Неосторожное признание Михала — запер дверь, когда они вошли в квартиру. Старая привычка. Страх, что кто-то войдет. А вовсе не потому, что Ева могла сбежать. Но как объяснишь такое на суде?

Показания соседей.

Год лишения свободы.

Посмотри мне в глаза, Ева! Ты одна за это в ответе, только ты.

Сучья жизнь!

А ребенок?

Что ребенок?

Ева?

Как каменный сфинкс. Только чуть-чуть под балдой. Но это болтушка. За нее не сажают.

Зуммер. Михал вздрогнул. Но никто никуда не спешил. Никакой суеты, нервозности, лаконичных приказаний врача со строго поджатыми губами. К тому же этот мерзкий звук почти сразу прекратился. Тишина и покой, словно вообще ничего не было. Только отдаленный гул шоссе. Да каждые десять минут грохот автобуса. За окнами больничной палаты вступает в свои права теплый летний вечер, и студенты из ближнего общежития спешат в центр наслаждаться жизнью.

Михал приподнялся в постели. В щель между ширмами было видно, как две сестры — одна похожая на Олину, другая русоволосая, коротко остриженная — умывают седого морщинистого старика. Скорее всего, когда они его приподняли, пульс участился, и монитор это зарегистрировал.

Ему, наверное, под восемьдесят, подумалось Михалу. Ну не бессмысленно ли все это? Еще пара часов. Или недель. Или месяцев. И для этого человека все кончится, как едва не закончилось вчера ночью… Неужто сестрам это и в голову не приходит? Точные, рассчитанные движения. Вот домоют старика и подойдут ко мне. Шансы выжить у нас почти равные. Потом они перейдут за другую ширму, к прерывисто дышащей бабке с травмой головы. Все время одно и то же. Мыть, перестилать, выносить утки, дезинфицировать, делать уколы, измерять температуру, кормить, мыть… Как они вообще это выдерживают? Одно из самых противных занятий, которые я наблюдал за свою жизнь. Да еще нагоняет тоску. Такое не для девиц. Интересно, сколько бы вытерпел на их месте я, если б сумел. Будь это хоть тысячу раз благородно. Разве когда-нибудь за свою жизнь я сумел проявить столько терпеливости и смирения? Я бы так не смог. А на большее не хватало. Или хватало, но я растранжирил? На большее. Что такое, собственно, большее? Кто вообще может сказать, что делает больше этих девиц? Почему-то вдруг он ужасно им позавидовал. Хотя знал, что сам бы так не смог. Что, если именно отсутствие смирения — одна из главных причин моих проблем? Что, если именно это обрекло меня на проклятый путь?

Первые три месяца вместо зоны — тюремная больница. В лагерь отправили после того, как доктора привели в порядок мою истерзанную ногу.

Еще немного, и я смогу писать путеводители по исправительно-трудовым заведениям, подумал Михал, когда серые железные ворота снова закрылись за ним.

Старые знакомые с предыдущих отсидок. Человек не одинок. А как там Ева на воле? Неужели не пошлет передачку с кайфом? Разве ее не мучает совесть, что из-за нее я опять в зоне? Ведь не могла же она про меня забыть! Или и вправду завязала? Но как ей удалось сразу перечеркнуть столько лет? Ерунда. Десять лет стажа — и бросить? Она не потянет. С другой стороны, не может же она быть такой гадиной, чтобы на меня начхать, а самой спокойно ширяться дальше. А вдруг она не врала про ребенка? Интересно, бросила бы она ради него?.. В тот раз Ева сломалась после пяти недель. Может, все же сумеет наскрести последние остатки воли? Сейчас она, должно быть, месяце на четвертом, на пятом. Сын Михала Отавы! Известного наркомана. Или дочь? Бред. А если все-таки?.. Тогда у этого существа теперь уже пальчики на руках и ногах. А от головы до пят больше десяти сантиметров. Шансов — один на тысячу. Чего я, собственно, хочу? Чтоб она продолжала и послала мне передачу с кайфом или родила ребенка и мы попробовали бы начать все сначала?