Хризантема

Без четверти двенадцать Тэйсин спустился с кухонного крыльца и не спеша пересек двор, держа над головой зонтик из промасленной бумаги и оставляя резиновыми сапогами цепочку следов на свежевыпавшем снегу. Ночь в Ниигате выдалась холодная, от морозного воздуха приятно пощипывало в груди. Ветра, к счастью, не было.

Остановившись у подножия деревянной звонницы, монах отряхнул зонтик и прислонил к столбу, потом стал, кряхтя, подниматься по узкой приставной лесенке. Колокол, висевший на самом верху под черепичной крышей, сиял темным бронзовым блеском, ярко выделяясь на белесом морозном фоне. Тэйсин постоял немного, осмотрелся. В ночной тьме не слышалось ни звука. Он прищурился, пытаясь разглядеть очертания храма, но дрожащая снежная завеса скрывала все вокруг.

Монах шагнул к колоколу, доски под ногами жалобно заскрипели. Сбоку на грубой деревянной полке стояла коробка, наполненная мелкими речными камушками. Камушков было ровно сто восемь. Тэйсин полез в складки зимнего кимоно, вытащил старомодные карманные часы, доставшиеся ему в наследство от Учителя, и бережно положил на полку рядом с коробкой. Всего лишь две минуты оставалось жить старому году — году, который отнял у него любимого Учителя и так круто изменил всю его жизнь. Тэйсин сложил руки и наклонил голову в молитве, готовясь к выполнению священной обязанности.

По всей Японии в этот торжественный момент буддистские священники вставали вот так же у храмовых колоколов, чтобы пробить в них ровно сто восемь ударов. В прошлый раз Тэйсин поднимался на звонницу вместе с Конэном. Холод тогда стоял лютый, почти сибирский, и, перед тем как идти звонить, монахам пришлось подкрепиться несколькими чашечками горячего сакэ. Раскачивая по очереди тяжелый деревянный брус, они смеялись и шутили. Однако позже, уплетая праздничную лапшу, которая должна была принести счастье в новом году, Тэйсин почувствовал на себе строгий взгляд настоятеля.

— Сколько ударов должен сделать колокол на Новый год? — спросил Учитель, прищурившись.

Толстяк робко поднял глаза, отставив чашку с лапшой.

— Сто восемь раз, Учитель.

— А сколько раз вы ударили сегодня?

Бритые головы монахов дружно налились краской.

Отвечать пришлось снова старшему.

— Э-э… думаю, что сто восемь… Мы считали по камушкам, чтобы не сбиться.

— А я, — хмыкнул настоятель, — отмечал карандашом на бумаге. Вот и думаю: неужели на свете не сто восемь тяжких грехов, а всего лишь девяносто девять?

Начисто позабыв о лапше, монахи согнулись в покаянном поклоне, упершись лбами в пол.

В этом году Тэйсин, стремясь искупить вину, настоял на том, чтобы выполнить почетную задачу самостоятельно. Еще утром он аккуратно пересчитал камушки в коробке, и их оказалось всего восемьдесят девять. Остальные девятнадцать лежали на полу, занесенные снегом, но монах не успокоился, пока не нашел все до единого.

«Никогда не забывай о мелочах, — повторил он слова Учителя, укладывая камушки в коробку онемевшими от мороза руками. — Не упускай ничего из виду, и ты станешь превосходным священником. Будь веселым и общительным, но не в ущерб своим обязанностям».

Оправдать ожидания Учителя стало у Тэйсина навязчивой идеей. Что бы он ни делал, над ним будто стоял незримый надсмотрщик с палкой в руках. Стараясь укрепить свою стойкость и дисциплинированность, он даже отказался от удовольствия проглотить что-нибудь сладкое между едой.

Теперь он с великим тщанием достал по одному все камушки из коробки и разложил рядами на полке. Длинная стрелка на часах вздрогнула и перескочила еще на одно деление, приближаясь к римской цифре XII. Тэйсин снова сложил руки в молитвенной позе и низко поклонился колоколу. Потом с усилием оттянул тяжелый брус на себя и толкнул в направлении темной бронзовой поверхности. Густой металлический бас, прорезав морозную завесу ночи, разнесся во все стороны, ничуть, впрочем, не потревожив валивший стеной снег. Монах взял с полки камушек и вернул в пустую коробку, потом снова взялся за брус. Второй удар, еще один всплеск бронзового гула, второй камушек… Тэйсин представлял, как Учитель смотрит на него с улыбкой. «Хорошо!» — шепнул знакомый голос. Сердце верного ученика забилось, лицо вспыхнуло от радости.

Девять… Десять… Холод уже не ощущался, а вскоре стало и совсем жарко. Тэйсин распахнул ворот, обнажая вспотевшую грудь, потом сбросил верхнее кимоно совсем. Оставалось еще больше девяноста ударов. Он знал, что сейчас придет Конэн, предлагая помощь, но принимать ее не собирался.

Ночь гудела и содрогалась, могучий голос колокола проникал во все уголки, отражался, вибрировал, перекликаясь с собственным эхом. Тэйсин уже с трудом поднимал ноющие руки. На полке ждали еще пятьдесят два камушка.

— Тэйсин-сан, позвольте, я вас сменю, — послышалось снизу.

— Спасибо, я сам! — крикнул Тэйсин, тяжело переводя дух.

— Вы, должно быть, очень устали.

— Ничего, справлюсь! Силы у меня хватает, — рассмеялся он.

Расплывчатая человеческая фигура с зонтиком повернулась и медленно двинулась обратно к кухонному крыльцу. Тэйсин стащил резиновые сапоги и отшвырнул в сторону. Обледеневшие доски жгли босые ноги огнем, но монах, полный решимости искупить грехи, получал лишь удовольствие от боли.

Хотя Фумико считала себя очень современной, говорила по-английски и общалась с иностранцами, она все же не могла совсем освободиться от народных суеверий. Согласно поверьям, девочка, родившаяся в год Огненной Лошади, обладала от рождения злобным и порочным нравом. Поговаривали даже, что такие женщины убивают мужей. Вполне понятно, что многим из появившихся на свет в этот год предстояло закончить свои дни старыми девами. Подобные мысли расстраивали Фумико куда больше, чем она сама готова была признать. Впрочем, как бы то ни было, только сохранение беременности и успешные роды давали ей единственный шанс выйти замуж за Хидео.

Адвокат Фукусава уверял клиента, что сумеет обойти модного выскочку юриста и после праздников заставит Мисако подписать все бумаги, но Фумико не слишком верила и оттого тоже очень нервничала. Будь они с Хидео уже женаты, она сделала бы аборт, как и многие в этом году, но в сложившихся обстоятельствах риск был очень велик. Слишком много раз ей приходилось замечать тень сомнения в глазах будущего жениха. В таких случаях она прикладывала руку к животу, напоминая о будущем сыне, который рос внутри ее. Оставалось лишь надеяться и убеждать себя, что родится и в самом деле мальчик, для мальчиков год Огненной Лошади вовсе не так страшен.

В декабре любовники встречались часто, почти каждый день. Подружка Фумико уехала из Токио на несколько месяцев, и квартира осталась в полном их распоряжении. Спать Фумико уходила к себе домой, а Хидео обычно оставался. Он знал, что мать боится одиночества, и рассчитывал таким образом заставить ее смягчиться. Когда же имя Мисако будет вычеркнуто из списка членов семьи, матери ничего не останется, как принять в дом новую невестку.

Очередной шаг в этом направлении был сделан, когда госпожа Имаи скрепя сердце согласилась принять визит Фумико по случаю Нового года. Хидео разрабатывал план предстоящей встречи заранее, словно полководец сражение.

— Кимоно мне не идет, я в нем выгляжу толстой! — протестовала Фумико.

— Вот и отлично! — рассмеялся он. — Мать у меня тоже толстая, она будет только рада. Скажет, что ты сильная и здоровая.

Фумико продолжала хмуриться.

— Разве что кимоно с красными цветами, которое я надевала на выпускной вечер… Но у него очень длинные рукава, так ходят только незамужние девушки. Что же делать?

— Какая разница! — легкомысленно отмахнулся Хидео. — Ты же не замужем, так ведь? — Он рассмеялся.

— Не замужем, зато беременна, и твоя мать об этом знает! — Фумико чуть не плакала. — Явлюсь с рукавами до земли и с младенцем под оби — да она меня на смех подымет!

— Брось, не думай о ерунде, — уговаривал Хидео. — Встреча очень важная, от нее зависит наше будущее счастье. Если рукава не те, найди другое кимоно… займи у кого-нибудь, наконец!