V.

Синьор Мантисса выложил все без малейших колебаний.

– И теперь, – подытожил он, – нам нужен дубликат, который мы подсунем полицейским.

Годольфин присвистнул:

– Значит, ты сегодня сматываешься из Флоренции?

– В любом случае отплываю в полночь на речной барже – да.

– А найдется место для еще одного?

– Дружище, – синьор Мантисса ухватил Годольфина за бицепс – Для тебя? – Годольфин кивнул. – Ты попал в беду. Ну, ясное дело. Мог бы и не спрашивать. Даже если бы ты явился без спроса, а капитан баржи стал возражать, я бы убил его на месте. – Старик Годольфин усмехнулся. Впервые за всю неделю он почувствовал себя в относительной безопасности.

– Позвольте мне внести пятьдесят лир, – предложил он.

– Этого я позволить не могу…

– Бросьте. Берите ваше дерево. – Надутый цветочник молча сунул деньги в карман, прошаркал в угол и выволок из-за густых зарослей папоротника дерево в темно-красной кадке.

– Втроем справимся, – сказал Чезаре. – Куда?

– К Понте-Веккьо, – ответил синьор Мантисса. – А потом к Шайсфогелю. Помни, Чезаре, действуем решительно, выступаем единым фронтом. Нельзя позволить Гаучо запугать нас. Возможно, придется применить его бомбу, но от деревьев Иуды пока отказываться не будем. И лев, и лиса.

Они расположились вокруг кадки и подняли ее. Цветочник открыл и придержал для них заднюю дверь. До переулка, где поджидал экипаж, то есть метров двадцать, они несли кадку на руках.

– Andiam' [142], – крикнул синьор Мантисса. Лошади пошли рысью.

– У Шайсфогеля я через пару часов встречаюсь с сыном, – сообщил Годольфин. Он едва не забыл, что Эван, вероятно, уже в городе. – Думаю, в пивной безопаснее, чем в кафе. Хотя, пожалуй, все равно опасно. За мной гонится полиция. А кроме них за этим заведением могут следить мои враги.

Синьор Мантисса лихо повернул направо.

– Чепуха, – бросил он. – Доверься мне. С Мантиссой ты в безопасности, я сумею защитить твою жизнь не хуже своей собственной. – Годольфин промолчал и лишь согласно кивнул головой. Он обнаружил, что ему отчаянно хочется увидеть Эвана. – Скоро ты увидишь сына. Будет радостная семейная встреча.

Чезаре откупорил бутылку вина и затянул старую революционную песню. Со стороны Арно подул ветер и слегка растрепал волосы синьора Мантиссы. Они полным ходом двигались к центру города. Унылая песнь Чезаре таяла в кажущейся пустоте улицы.

VII

Англичанина, который допрашивал Гаучо, звали Стенсил. Спустя некоторое время после захода солнца он, погрузившись в собственные мысли, сидел в глубоком кожаном кресле в кабинете майора Чепмэна; его видавшая виды алжирская трубка из корня верескового дерева, оставленная без внимания, давно погасла в стоявшей рядом пепельнице. В левой руке он держал дюжину деревянных ручек, оснащенных новыми блестящими перьями, а правой методично метал их в большую фотографию нынешнего министра иностранных дел, висевшую на противоположной стене. Пока ему удалось попасть в цель лишь однажды – прямо в лоб министра, отчего его шеф стал похож на добродушного единорога. Это было забавно, но вряд ли могло исправить Ситуацию. А Ситуация в данный момент, откровенно говоря, складывалась препаршивая. Более того, она была, по всей видимости, безнадежно загублена.

Внезапно дверь распахнулась, и в кабинет шумно вошел долговязый тип с преждевременно поседевшей шевелюрой.

– Его нашли, – сообщил он без особого энтузиазма. Стенсил вопросительно поднял взгляд, приготовленное для броска перо застыло в его руке.

– Старика?

– Да, в «Савойе». Девушка, молодая англичанка. Заперла его в номере. Она только что рассказала об этом. Сама пришла в консульство и все преспокойно выложила…

– Идите и проверьте, – перебил его Стенсил. – Хотя, скорее всего, он уже сбежал.

– Не хотите ее увидеть?

– Симпатичная?

– Вполне.

– Тогда нет. Дела и так обстоят неважно. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду. Так что займитесь ею сами, Демивольт.

– Браво, Сидни. Долг превыше всего, верно? Святой Георгий, и никакой пощады. Точно. Ну, я пошел. Только не говорите потом, что я не предоставил вам шанса.

Стенсил улыбнулся:

– Ведете себя как хорист. Возможно, я встречусь с ней. Позже, когда вы закончите.

– Это делает ситуацию более-менее терпимой, – горестно усмехнулся Демивольт и понуро направился к двери.

Стенсил заскрежетал зубами. Ох уж эта Ситуация. Черт бы се побрал. Будь он в более философском расположении духа, то принялся бы размышлять об абстрактной сущности Ситуации, о ее составных элементах. Он помнил случаи, когда служащие посольств как полоумные носились по улицам, столкнувшись с Ситуацией, не поддающейся разумному объяснению с какой бы то ни было точки зрения. У Стенсила был школьный приятель по имени Ковесс. Они вместе поступили на дипломатическую службу и пробивались наверх, наступая друг другу на пятки. Но когда в прошлом году грянул фашодский кризис, Ковесс ранним утром появился в коротких гетрах и тропическом шлеме на Пикадилли и стал вербовать добровольцев для вторжения во Францию. Для переброски десанта он намеревался конфисковать лайнер компании «Кьюнард» [143]. К моменту, когда полиция арестовала Ковесса, он успел привлечь на свою сторону нескольких уличных торговцев, пару случайных прохожих и комика из мюзик-холла. Стенсил поморщился, вспомнив, что все они хором на разные лады и вразнобой пели «Вперед, христианские воины».

Для себя он уже давно решил, что Ситуация ни в коей мере не является объективной реальностью и существует только в умах тех, кто так или иначе вовлечен в нее в данный конкретный момент. В сознании таких людей возникает довольно сложное и неоднородное представление, а наблюдателю, способному воспринимать мир лишь в трех измерениях, Ситуация неизбежно видится как четырехмерная диаграмма. Следовательно, успешное решение любой дипломатической проблемы должно напрямую зависеть от степени взаимопонимания, достигаемого группой людей, которые с этой проблемой сталкиваются. Это привело к почти фанатичному увлечению групповой работой и вдохновило коллег Стенсила дать ему прозвище Легконогий Сидни, поскольку он наилучшим образом проявлял себя, когда, так сказать, солировал перед кордебалетом.

Сама по себе теория была довольно стройной, и Сидни ею восхищался. Единственное утешение, которое он находил в теперешнем хаосе, состояло в том, что его теория могла дать объяснение этому бардаку. Будучи воспитанным парой блеклых тетушек, сектантствующих протестанток, Стенсил усвоил англо-саксонскую склонность противопоставлять все северное/протестантское/интеллектуальное всему средиземноморскому/католическому/иррациональному. Он и во Флоренцию прибыл с глубоко укоренившимся и по большей части подсознательным неприятием всего итальянского, которое лишь усугублялось поведением его нынешних помощников из местной секретной полиции. Как можно повлиять на Ситуацию, работая с такой подловатой и разношерстной командой?

Взять, к примеру, этого паренька-англичанина Годольфина или Гадрульфи, как его называли итальянцы. По их словам, они допрашивали его в течение часа и не смогли выудить никакой информации о его отце, морском офицере. Однако когда юношу в конце концов переправили в Английское консульство, он первым делом попросил Стенсила помочь ему выяснить местонахождение старшего Годольфина. Мальчишка с готовностью отвечал на все вопросы о Вейссу (впрочем, не рассказал ничего нового по сравнению с той информацией, которая уже имелась в Министерстве); он сам упомянул о назначенной на десять вечера встрече в пивной Шайсфогеля; в общем, был искренне озабочен и растерян, как самый что ни на есть обычный английский турист, столкнувшийся с проблемой, не предусмотренной Бедекером н не разрешимой агентством Кука. Это никак не укладывалось в созданное Стенсилом представление со отце и сыне как хитроумных профессионалах. Их боссы, кто бы они ни были (кстати, отец и сын должны были встретиться в заведении Шайсфогеля, то есть в немецкой пивной; вряд ли это было случайным совпадением, особенно в свете того, что Италия входила в Dreibund [144]), не потерпели бы такого простодушия. Вся эта затея была слишком масштабной и серьезной, и осуществить ее могли только профессионалы экстра-класса.