Влюбленные лжецы

— О господи, писатели! — воскликнул Оппенгеймер раздраженно. — Ну что за люди! Почему вы не можете просто трахаться, как все?

— Значит, так, — начала Салли по телефону несколько дней спустя, и он понял, что трубку она положит не раньше чем через час. — Когда Вуди с Кикером вернулись в то утро, Джилл вышла, чтобы встретить их на террасе. Отправила Кикера в дом умываться и говорит Вуди: «Слушай, я хотела бы, чтобы ты исчез на недельку. И пожалуйста, не задавай никаких вопросов, просто уйди. Я потом все объясню». Можешь себе представить: она говорит это парню, с которым прожила три года!

— Не могу.

— И я не могла, но именно так она и сказала. По крайней мере, если верить ей самой. А мне говорит: «Не хочу, чтобы сейчас мне кто-нибудь мешал. Клифф и я — это что-то особенное, Салли, настоящее. У нас завязались отношения, и мы…»

Джек сообразил, что, если держать телефонную трубку подальше от головы, голос Салли станет совсем тихим и монотонным, превратившись в невнятную тарабарщину, что-то вроде речи малолетнего идиота. Освобожденный от телесной оболочки, бессвязный, лишенный зависти, жалости к себе, как, впрочем, и самодовольства, голос Салли превратится тогда в незначительный, но постоянно действующий раздражитель, не имеющий никакой иной цели, кроме как заставить его нервничать и мешать ему работать. Он попробовал подержать телефонную трубку таким способом пять или десять секунд, стараясь избегать неприятных мыслей о своем тайном предательстве, и отказался от эксперимента как раз в тот момент, когда она говорила:

— …И вот что, Джек: если мы договоримся не напиваться, если будем внимательны друг к другу во всех отношениях, как ты думаешь, не смог бы ты… ну, это… не смог бы ты вернуться? Дело в том, что… в том, что я люблю тебя и ты мне нужен.

Она произнесла много слов любви за последние несколько месяцев, но никогда не говорила, что он ей нужен. И это подействовало на него так сильно, что заставило изменить решению никогда не ездить больше в Беверли-Хиллз.

— О господи! — воскликнула она в дверях своей комнаты полчаса спустя. — Как я рада тебя видеть! — И растаяла в его объятиях. — Никогда больше не буду такой стервой, Джек. Обещаю. У нас так мало времени, и мы можем, по крайней мере, быть нежными друг с другом, верно?

— Конечно.

И, заперев дверь, чтобы исключить любую возможность внезапного вторжения, они провели весь день в такой нежности друг к другу, на какую только были способны. И лишь когда длинный ряд окон на западной стороне спальни сменил свой цвет с золотистого на алый, а потом на темно-синий, они наконец вылезли из постели, чтобы принять душ и одеться.

Очень скоро Салли опять обратилась к неисчерпаемой теме поведения Джилл. Расхаживая по ковру, она говорила, а Джек смотрел на ее стройные ноги и думал, что такой симпатичной он ее еще не видел. Впрочем, большую часть того, что она говорила, он пропускал мимо ушей, кивая или качая головой там, где это казалось уместным, — обычно после того, как она поворачивалась к нему с немым призывом посочувствовать ее тревогам. Он начал прислушиваться, только когда речь зашла о самом, по ее словам, ужасном.

— Я действительно считаю, Джек, что худшее во всем этом — то, что происходит с Киком. Джилл считает, что он ни о чем не догадывается, — она ненормальная, он же все понимает. Болтается по дому весь день, как в воду опущенный, бледный и несчастный, словно собирается… сама не знаю что сделать. Не желает со мной даже разговаривать, не хочет, чтобы я его утешала и с ним дружила. А в последние два дня знаешь, что он делал? Садился на велосипед и уезжал на всю ночь к Вуди в студию. Кажется, Джилл даже не заметила, что его нет.

— Да, это… в самом деле плохо.

— Ведь он ненавидит Клиффа. Страшно ненавидит. Всякий раз, когда Клифф говорит ему что-нибудь, он словно коченеет. И я его не виню. И вот почему, Джек: ты был прав относительно Клиффа с самого начала. Он действительно абсолютный болван.

Следуя инструкциям Джилл, Ниппи накормила мальчика по меньшей мере за час до того, как должны были обедать взрослые. Она также поставила на большой стол два одинаковых серебряных подсвечника, по три новых свечи в каждом, зажгла их, и комната озарилась романтическим мерцанием.

— Правда, красиво? — спросила Джилл. — Всегда забываю про свечи. Думаю, нам надо зажигать их каждый вечер.

То, как она была одета, заставляло вспомнить о других важных вещах — например, о ее быстро пролетевшем, беззаботном детстве привилегированной дочери Юга. На ней было простое, но, по-видимому, дорогое черное платье с вырезом, достаточно низким, чтобы показать основания ее маленьких твердых грудей, и нитка жемчуга, которую она нервно теребила на горле свободной рукой, пока ела.

Клифф Майерс, выпив «Олд Гранд-дэд», раскраснелся и стал весьма общительным. Широко улыбаясь, он рассказывал одну за другой истории о своей инженерной фирме, всячески превознося ее, а Джилл объявляла каждый такой рассказ «восхитительным». Потом он обратился к Джилл:

— Послушай, тебе понравится. Прежде всего, я считаю, что самые удачные мысли приходят мне в голову по дороге на работу. Не знаю, правильные они или нет, но я научился им доверять. Так вот: знаешь, о чем я подумал сегодня утром?

Он ловко разрезал печеную картофелину и нагнулся, чтобы насладиться ее горячим ароматом, заставляя аудиторию ждать. Густо намазав маслом и посолив ее, он поддел вилкой кусочек бараньей отбивной и стал задумчиво его жевать, всем своим видом излучая довольство. Похвалив мясо: «Для начала неплохо» — и проглотив, он начал свой рассказ:

— Мы купили для нашей лаборатории высококачественный клей. Это просто невероятно: достаточно намазать им любую металлическую поверхность и прикоснуться — и, вот тебе истинный крест, руку уже не отодрать. Хоть мылом с водой, хоть порошком, хоть спиртом, да чем угодно — ничем не отодрать. И вот что я подумал. — Он отправил в рот почти половину отбивной, но жевать не смог, потому что зашелся смехом. — Так вот, предположим, я беру маленький грузовичок. — Он вновь громко, безудержно расхохотался, приложив ладонь ко лбу и пытаясь овладеть собой. Из троих его слушателей улыбалась одна Джилл.

— Значит, так, — сказал наконец Клифф Майерс, когда рот его, по-видимому, освободился. — Допустим, я беру один из принадлежащих нашей компании крытых грузовичков, одеваюсь в униформу для водителей: они носят рабочие комбинезоны кремового цвета с эмблемой на переднем кармане и названием фирмы на спине. И еще кепку с козырьком. Ну и конечно, название компании — «Майерс» — написано на самом грузовичке. Понимаете? Так вот, я подъезжаю сюда с алюминиевой лоханью, полной роз — три-четыре дюжины самых лучших «американских красавиц» [27], — и, понятно, когда я вынесу розы, я буду держать лохань за чистые места — чтобы не вляпаться варежками. А когда наш маленький друг Вуди выйдет на террасу, чтобы узнать, в чем дело, я скажу: «Мистер Старр?» И суну ему эту намазанную клеем лохань со словами: «Цветы, сэр. Цветы для миссис Джарвис. Поклон от Клиффа Майерса». А потом я сажусь в грузовик и уезжаю, или задержусь немного — ровно настолько, чтобы успеть ему подмигнуть. Ну а наш приятель Старр из Голливуда окажется в ловушке. Он никуда не денется: вы следите за ходом моей мысли? Ему потребуется секунд тридцать только для того, чтобы понять: он приклеился к этой дурацкой лохани, и, может быть, еще минут пять-десять, чтобы осознать: его одурачили, обвели вокруг пальца, и, клянусь Богом, Джилл, я готов биться об заклад и спорить на свои деньги, что этот маленький ублюдок никогда больше не потревожит тебя!

Джилл завороженно слушала заключительную часть этого повествования, а потом схватила его лежавшую на столе руку и воскликнула:

— Изумительно! Просто чудесно, Клифф!

И они рассмеялись одновременно, глядя друг на друга сияющими глазами.

— Джилл, — обратилась к ней через стол после некоторой паузы Салли, — но ведь это всего лишь шутка?