Матрона

Услышав это, Абиан перестала гладить гроб, вздрогнула и застыла, будто ее пришили к нему. Медленно, какими-то неловкими рывками, словно разрывая стежок за стежком, она поднялась, глянула на дочерей, и руки ее как бы сами по себе задвигались, то перебирая платье на груди, то поправляя косынку. Теперь во взгляде ее не было ни обиды, ни страха. Она смотрела на женщин с каким-то неясным вызовом, словно подозревая их в чем-то таком, чего и сама не могла понять.

Она умолкла, как бы подтверждая сказанное, причитания сменились хриплым, бессильным плачем, но взгляд остался прежним, и женщины поняли, что не смогут ее унять. И тогда вступила ее младшая сестра, такая же сухощавая, как сама Абиан.

Она причитала протяжно и пронзительно и, закончив, обняла Абиан:

— Плачь, моя бедная сестра, умереть бы мне вместо тебя, плачь, но не забывай и о людях, который пришли к тебе в твой черный день, держи себя в руках…

3

Люди все прибывали и прибывали. В доме уже негде было повернуться, и женщины, поплакав у гроба, выходили на веранду, уступая место другим. Матрона кивнула жене Доме, и они вышли. На веранде тоже было полно женщин. Многих из них Матрона знала — односельчанок, само собой, и других, из ближних и дальних сел ущелья; они же слышали, что она переехала жить в другое место, и теперь радовались встрече. Особенно, конечно, односельчанки. Радовались так, будто она явилась с другого края света. Каждая старалась протиснуться к ней, обнять, порасспросить о жизни. Матроне было приятно их радушие, и, растроганная, она думала о том, что счастье человека не в одной только семье, но и в чем-то гораздо большем. С веранды она увидела часть своего приусадебного участка, крыши хозяйственных построек, и почувствовала, как тронулась ее кровь, как поднялась и теплой волной прошла по телу. И она вздохнула непроизвольно, глубоко и сладостно, как это бывает в детстве, когда неожиданно видишь вдруг что-то желанное, и тут же вспомнила о несчастье, которое привело ее сюда, и пригорюнилась, но радость, затаившись, не ушла, осталась в душе.

И сын ее был здесь, в отчем краю, на улице своего детства. Подумав об этом, она обеспокоилась и стала оглядываться, стараясь высмотреть в толпе жену Доме. Обрадовавшись встрече с односельчанами и знакомыми, Матрона совершенно забыла о ней, и та осталась одна, стояла, как сирота, среди незнакомых людей, не зная куда приткнуться и откуда ждать помощи. Обругав себя за невнимательность, Матрона подошла к ней и спросила участливо:

— Может, ты устала, пасть бы мне жертвой за тебя?

— Нет, — ответила та, — я не устала.

Бывает, что на похороны приезжает человек, который никого, кроме родственников покойного не знает. Выразив им соболезнование, он отходит в сторону, к незнакомым людям, стоит, одинокий, в толпе — ему и словом не с кем перекинуться, и нечем занять себя, — и в глазах его больше печали, чем в причитаниях плакальщиц. В такое же положение попала и жена Доме. Конечно, ее надо было познакомить с кем-то из женщин, но Матрона не сообразила сразу, а теперь не знала, как это сделать. Назвать ее невесткой она не решалась, да и женщины не упустили бы возможности усмехнуться, может, и не зло, но и не очень добродушно — заимела, мол, невестку на старости лет. Представить же ее, как невестку своего мужа, тоже не лучший выход — люди могут подумать, что она так и осталась чужой в своей новой семье. Размышляя об этом, Матрона чувствовала себя виноватой и перед женой Доме, и перед односельчанками, которые, возможно, приняли бы все, как есть, ничего не усложняли бы и не домысливали. Выручила ее Ната.

Наверное, она была чем-то занята — пекла пироги для поминок или что-то другое делала — и там узнала от женщин, что ее дочь и зять приехали вместе с Матроной. Так или иначе, но поднявшись на веранду, Ната сразу же бросилась к ней с объятиями.

— Ах, что я пропала, Матрона! — прослезилась она, расчувствовалась так, будто они сто лет не виделись. — Кто мог подумать, что на нас обрушится такое горе. Бедный Заур…

Вытерев слезы рукавом, Ната глянула на жену Доме и спросила:

— А это, случайно, не жена Доме?

— Да, — ответила та, словно оживая после долгого молчания.

— Пасть бы мне жертвой за тебя, — застеснялась вдруг Ната и протянула руку, здороваясь. — Дай Бог, чтобы на свадьбах твоих дочерей мы смогли хоть как-то отплатить тебе за твои добрые дела.

Сообразительность Наты выручила Матрону, и ей захотелось в ответ сделать что-то приятное для нее.

— Это мать Венеры, — произнесла она как можно теплее, представляя ее жене Доме.

Ничего другого придумать она не смогла.

Наверное, многие из женщин и без того догадывались, что это жена Доме, но не решались подойти, познакомиться с ней. Зато теперь загомонили все разом, желая ей здоровья и благодаря за сочувствие их общему горю. Жена Доме просветлела лицом, забыв о недавней своей неприкаянности, перестала смущаться и разговорилась так, словно знала этих женщин всю свою жизнь.

В это время на веранде появилась Венера.

Заплаканная, она только что отошла от гроба, и все сразу же умолкли, будто не слышали до сих пор причитаний, доносившихся из комнаты и только теперь, спохватившись, вспомнили о несчастье, которое собрало их здесь.

Появление Венеры вернуло женщин к действительности, беззаботность, словно стерли ее, разом исчезла с их лиц, сердца сжались, проникшись болью, в глазах появились слезы.

4

Постояв еще немного, она решила сходить, посмотреть свой дом. За жену Доме теперь можно было не беспокоиться — Ната и Венера не оставят ее одну.

По дороге Матрона то и дело встречала односельчан, мужчин и женщин, которые отлучались с похорон по каким-то делам и теперь, возвращаясь, шли ей навстречу. И снова все радовались ей, и с каждым было приятно постоять, поговорить, вспомнить о былом, а время шло, и дороге, казалось, не будет конца. У самого дома ее с веселым гомоном окружили дети, игравшие на улице, и она обрадовалась им, но и огорчилась — могла бы заранее подумать, привезти каких-нибудь сладостей.

Когда она открыла дверь и вошла в дом, на нее повеяло холодом голых стен, затхлым духом пустоты и заброшенности. Казалось, здесь побывал кто-то чужой и все, что ему приглянулось, собрал и унес, а то, что не пригодилось, растолкал по углам. Она-то помнила, конечно, как собирала свои тряпки перед отъездом, вязала узлы, распихивала по углам оставшееся, и все это на скорую руку, в спешке; тогда она не думала, что одно дело — уйти, а другое — вернуться в брошенный дом.