А где же третий? (Третий полицейский)

Я вздрогнул от неожиданного осознания того, что таким странным образом общаюсь со столь необычной собеседницей — велосипедной машиной и, более того, вступаю с ней в заговор, подсознательно задумывая совершить на ней побег. И я, и она страшились одного и того же человека, сержанта Отвагсона, и я, и она с ужасом ожидали наказания, которое обрушится на нас сразу по его возвращении, и я, и она прекрасно понимали, что перед нами открыта последняя возможность бежать, спастись, оказаться вне пределов его мстительной досягаемости; и я, и она отменно знали, что мои надежды на спасение заключены в ней, а ее надежды — во мне и что если мы не будем вместе, нам не удастся ничего достичь, что только через взаимную помощь, разделенность чувств, благорасположение и сдержанную любовь лежит наш путь к спасению.

А тем временем долгий вечер пробрался через окна в казарму, сотворил кругом таинственность, стер границы между предметами, раздвинул стены, разуплотнил воздух, обострил мой слух так, что я вдруг стал слышать тиканье дешевых настенных часов, висящих на стене в кухне.

Наверное, битва уже завершилась, Мартин Финнюкейн и его люди, спотыкаясь, отступают в холмы; их глаза ничего не видят; их головы наполнены страшным гулом, лишающим их понимания происходящего, они обмениваются никому не понятными обломками слов. А сержант уже неотвратимо возвращается домой в подступающих сумерках и по пути размышляет, как наилучшим и наиправдивейшим образом рассказать мне о событиях дня, чтобы потешить перед тем, как повесить. Надо полагать, МакПатрульскин на некоторое время задержится, дожидаясь наитемнейшей ночной темноты, стоя у какой-нибудь стены, старой и облупленной, с помятой сигаретой во рту; а рядом с ним будет стоять его велосипед, укрытый от холода шестью или семью теплыми пальто. Помощники сержанта возвращаются туда, откуда пришли, раздумывая над тем, зачем им, собственно, завязывали глаза и почему им не позволили увидеть такое замечательное событие — победу, одержанную чудесным образом, без схватки, без крови; они, помощники сержанта с завязанными глазами, слышали только как безумно трезвонил велосипедный звонок, как безумно кричали обезумевшие одноногие, неожиданно ослепшие и лишившиеся рассудка...

Прочь, прочь из вражеского логова! В следующее мгновение я уже катил велосипед, тоже жаждущий свободы и спасения, по коридору. Мы пересекли кухню с грацией балетных танцоров. Двигались мы молчаливо, быстро и безупречно согласованно. Нас объединяло острое чувство совместного участия в тайном сговоре. Я нащупал задвижку на входной двери и открыл ее. Выйдя наружу, мы на несколько мгновений замерли в нерешительности, вглядываясь в подступающую темноту и всматриваясь в опустившиеся на все сумерки. Сержант и МакПатрульскин свернули с главной дороги налево, в том направлении, где располагался вход в вечность, а именно оттуда, с левой стороны, и приходили все мои неприятности. Я вывел велосипед на дорогу, решительно повернул руль направо, вскочил в седло машины, и мы покатили — я на ней, а она подо мной, и двигалась она в своем особом, словно бы не зависящем от меня ритме.

Какими словами передать наслаждение, которое я испытывал, полностью слившись с ней, какими словами описать то, как нежно отзывалась она каждой частичкой своей стати на каждое мое движение? У меня было такое ощущение, что я знаю ее уже много лет, и что она знает меня столь же долго, и что мы полностью понимаем друг друга. Она двигалась подо мной с любящей гибкостью и легкой, непринужденной быстротой, сама находила наиболее удобный и гладкий путь, она раскачивалась и искусно изгибалась, подлаживаясь под малейшие изменения положения моего тела — даже так подстроилась, чтобы моей деревянной ноге было удобнее. Я со вздохом слегка наклонился вперед. Сердце мое переполнялось счастьем. Я считал деревья, стоявшие на некотором расстоянии от дороги, уже плохо различимые в сгущающейся темноте, и каждое дерево сообщало мне, что мы все более и более отдаляемся от местообиталища сержанта.

Я мчался на велосипеде ровно посередке меж двух, как мне казалось, потоков колючего ветра; развевая волоски на висках, каждый из них посвистывал холодом у моих ушей и справа, и слева. Застывший вечер протыкали и другие ветры, они болтались среди деревьев, играли листьями и травой того зеленого мира, который еще не стал черным в наступающей темноте. Вода, тихий лепет которой заглушался множеством дневных шумов, добилась наконец того, чтобы и ее выступление где-то недалеко от дороги было слышно. Подслеповатые жуки, летавшие широкими петлями и кругами, с негромким треском ударялись мне в грудь, а высоко над головой гуси и еще какие-то другие тяжелые птицы перекликались в пути неизвестно куда. Взглянув вверх, я увидел пока еще неясные точечки звезд, мигавших там и сям среди облаков. И все это время велосипед, моя верная машина, мчался вперед, безупречно, безостановочно, беззаботно касаясь безухабной дороги бесшумными, безмерно легкими касаниями. Велосипед катил меня уверенно в ночь, не сбиваясь с дороги, твердо и размеренно. Все детали моей восхитительной машины были наверняка сотворены неошибающимся искусством ангелов.

Уплотнение ночи по правую руку подсказало мне, что мы приближаемся к чему-то значительных размеров, что скорее всего было большим домом. Мы поравнялись с ним, уже почти проехали мимо него, и тут я, всмотревшись, узнал этот дом — то был дом старого Мэтерса, а значит, до моего собственного дома оставалось не более трех миль. Сердце у меня затрепетало от радости. Скоро, совсем скоро я увижу своего старого приятеля Дивни. В баре мы будем пить светло-коричневатый виски, Дивни будет курить и слушать мой рассказ об удивительных вещах, которые со мной происходили. Если кое-что из рассказа покажется ему не очень правдоподобным и полностью до конца ему будет сложно мне поверить, я покажу велосипед сержанта. А потом, на следующий день, мы отправимся снова на поиски черного металлического ящичка.

Трудно сказать наверняка, почему я перестал крутить педали и нежно нажал на царственный тормоз — то ли какое-то смутное любопытство овладело мною, то ли чувство особой успокоенности и безопасности, которое охватывает человека, находящегося на пути домой после длительных странствий и мытарств. Я, собственно, хотел лишь взглянуть на дом внимательнее и не собирался останавливаться совсем, но так уж случайно получилось, что я слишком сильно замедлил движение велосипеда, машина задрожала подо мной от моей неуклюжести и, не поняв моих намерений, любезно попыталась остаться в движении. Осознав, что я проявил бестактность и невнимательность, я быстро выскочил из седлышка, чтобы избавить наконец восхитительную машину от своего веса. Затем пошел назад, по дороге, всматриваясь в очертания дома и в темноту под деревьями, его окружавшими. Калитка ограды оказалась открытой. Дом производил впечатление покинутости и запустения, в нем не чувствовалось никакого дыхания жизни — это был дом давно умершего человека, в котором никто не жил; мерзость запустения распространялась вокруг него в ночи. Верхушки деревьев, стоявших вокруг дома, медленно и скорбно раскачивались на легком ветру. Стекла больших слепых окон слабо поблескивали в ночной тьме. Отыскав глазами окно той комнаты, в которой когда-то сидел старик, я сумел различить плющ, покрывавший значительную часть стены. Мой взгляд бегал по дому в разных направлениях, а я радовался тому, что попал наконец в родные места. И тут вдруг на мой рассудок словно облако набежало, я был ввергнут в замешательство. Я, хотя и несколько смутно, все же помнил свою встречу с духом старика в доме тогда, когда искал черный ящичек. Но теперь это воспоминание казалось таким невероятно далеким, что было похоже на дурной сон. Никакого Мэтерса в доме быть не могло — я очень давно убил его лопатой, он мертв. Наверное, все, что со мной приключилось за последнее время, привело меня к умственному переутомлению. Но сколько я ни силился, я никак не мог с полной ясностью вспомнить, что же, собственно, происходило со мной в эти последние несколько дней. Я четко помнил лишь то, что спасаюсь от двух чудовищных полицейских, и то, что я уже недалеко от своего дома. И решил не пытаться вспоминать что-нибудь еще.