Восстание рыбаков в Санкт-Барбаре. Транзит. Через океан

— Рассказ о чем, господин консул?

— О массовом расстреле красных на арене цирка в Бадахосе.

Он пристально взглянул на меня. Должно быть, он приписал мое искреннее изумление исчерпывающей полноте своей осведомленности. Я и в самом деле был безмерно удивлен. Из каких бы побуждений покойный Вайдель ни описал это событие — должно быть, с чужих слов, — он наверняка сделал это с тем магическим талантом, который угас вместе с его жизнью. Его волшебная лампа, озарявшая своим удивительным светом все, на что бы он ни направил ее лучи — чаще всего на запутанные истории и однажды на арену в Бадахосе, — теперь погасла и разбилась. Как глупо поступил Вайдель, что сам загасил ее. Обладать такой лампой — значит ведь подчинить себе «духа» этой лампы, не правда ли? Я дорого дал бы, чтобы прочесть его описание расстрела в Бадахосе.

— Никогда, ни прежде, ни потом, я не писал ничего подобного, — сказал я.

Консул встал и бросил на меня взгляд, который можно было бы счесть пронизывающим, если бы он пронизывал того, кого надо.

— У вас есть поручитель? — спросил он.

Где, черт возьми, мне было взять поручителя, который присягнул бы, что покойный Вайдель ни тогда, ни потом не писал ничего подобного, что он и впредь никогда не будет писать ни о каких массовых расстрелах красных ни на какой арене?

Допрос прервался. Умолк и стук пишущей машинки. И когда тишина угрожающе нависла над этой комнатой, я вдруг вспомнил о начале своего затянувшегося приключения, вспомнил о Паульхене.

— Конечно, у меня есть поручитель, — сказал я. — Мой друг Пауль Штробель. Его можно найти в Комитете помощи на улице Экс.

Фамилию записали в список под другими фамилиями. Протокол подшили к другим протоколам. Мое досье поставили к остальным досье, а я получил повестку явиться вторично восьмого января.

После такого допроса меня потянуло в ближайшее кафе. Я спустился по лестнице в вестибюль и очутился в толпе, сквозь которую трудно было протиснуться. На всех лицах было выражение растерянности и испуга. Перед воротами стояла санитарная машина. Выходя на улицу, я увидел, как санитары положили кого-то на носилки и понесли к машине. Я узнал маленького дирижера. Он был мертв. Люди рассказали мне:

«Он стоял здесь, в очереди, и вдруг упал… Он сегодня должен был получить визу. И все же консул отослал его, потому что у него недоставало одной фотографии, а это значило, что он пропускает день своего вызова в консульство и тем самым его отъезд снова откладывался на неопределенный срок. Конечно, это сильно разволновало старика… Мы вместе с ним стали пересчитывать фотографии. Оказалось, он ошибся — их было двенадцать, две просто слиплись… Тогда он снова стал в очередь на прием к консулу и вдруг упал…»

IX

Я проводил взглядом санитарную машину, которая навсегда увозила маленького дирижера…

Тяжелое чувство прошло — ведь я был молод и здоров. Я вошел в кафе «Сен-Фереоль». Оно находилось в трех минутах ходьбы от американского консульства. Теперь и я имел право посещать это кафе — его облюбовали те, кто добивался американской визы. Я услышал позади себя шаги и обернулся. Следом за мной в кафе вошел лысый человек, которого я только что встретил в консульстве. Мы сели за разные, но сдвинутые вместе столики. Это означало, что пить мы хотим отдельно, но готовы при случае перекинуться несколькими словами. Каждый заказал себе чинцано. Вдруг мой сосед повернулся в мою сторону и чокнулся со мной.

— Выпьем за беднягу! Кроме нас с вами, его, наверно, никто не помянет.

— Я встретился с ним в первый раз в тот вечер, когда приехал в Марсель, — сказал я. — Как только он получал последний, необходимый для отъезда документ, срок первого истекал.

— Начинать надо всегда с последнего. Я прежде всего нашел здесь человека, который уступил мне свой билет на пароход, и лишь тогда включился в общую погоню за визами.

— Неужели есть люди, которые отказываются от своих билетов на пароход?

— Это была женщина, жившая по соседству со мной. Она радовалась предстоящему отъезду, но потом вдруг заболела и бросила всю эту беготню. Она-то и уступила мне свой билет.

— Скажите мне, пожалуйста, что это за женщина и чем она больна?

Он впервые внимательно посмотрел на меня. Его серые глаза не светились добротой, но в них было нечто более ценное, чем доброта. Он ответил со смехом:

— Ваше любопытство чрезмерно. Вы расспрашиваете незнакомого человека о неизвестной болезни незнакомой вам женщины. — Он еще раз пристально взглянул на меня и спросил: — Быть может, вы писатель? Вы расспрашиваете, чтобы все это описать?

— Я? Нет! Что вы! — воскликнул я в испуге. И тут же снова испугался — на этот раз своего ответа. Он был необдуманным, но изменить что-либо было уже невозможно. И я добавил: — Я сам на всякий случай заказал себе билет.

— На всякий случай! Билет на всякий случай! На всякий случай визу! На всякий случай транзитные визы! А если вся ваша предусмотрительность обернется в конечном счете против вас? А что, если вся эта забота о своей безопасности окажется хуже самой опасности? Если вы сами попадетесь в вами же расставленные сети предосторожности?

— Что вы! — возразил я. — Неужели вы думаете, что я принимаю всерьез всю эту чепуху? Это же игра, такая же, как любая другая. Игра, в которой можно выиграть жизнь.

Он взглянул на меня так, словно только теперь понял, с кем имеет дело. Затем он отвернулся и демонстративно обособился за своим столиком, который был вплотную придвинут к моему. Выражение его лица стало строгим, он сидел, прямой как струна. Я тщетно гадал, кто же он такой. Уходя, он забыл со мной попрощаться.

X

Кафе «Сен-Фереоль» постепенно заполнялось — отчасти посетителями американского консульства, отчасти теми, кто ждал разрешения на выезд из Франции, — они забегали сюда подкрепиться прежде, чем очередной раз отправиться в префектуру. Я бы охотно перешел в какое-нибудь кафе на Бельгийской набережной, потому что оттуда видна гавань, но я был не в силах двинуться с места. Подняться к Бинне? Не могу же я вечно им надоедать.

Вдруг мое сердце забилось, забилось прежде, чем я увидел ее. Она вошла в кафе и начала оглядывать столики. Ее печаль передалась мне. Мне стало страшно. Когда она подошла ближе, я встал. Безрадостно протянула она мне руку.

— Теперь вы сядете за мой столик, — сказал я ей. — Вы выпьете со мной… Вы выслушаете меня.

— Что вам от меня нужно? — спросила она устало.

— Мне? Ничего. Я только хочу узнать, кого вы ищете. Ведь вы ищете с утра до вечера, на всех улицах, повсюду.

Она посмотрела на меня с удивлением, потом сказала:

— Почему вы меня об этом спрашиваете?.. Уж не хотите ли вы мне помочь?

— Вас так удивляет, что кто-то предлагает вам помощь? Кого вы ищете? Скажите, кого?

— Одного человека. Мне говорят, что его видели — то тут, то там. А стоит мне прийти, как он исчезает. Но я должна его найти. От этого зависит счастье всей моей жизни.

Я подавил улыбку: «Счастье жизни!»

— В Марселе нетрудно найти человека, — сказал я. — Это дело нескольких часов.

— Я и сама прежде так думала, — печально проговорила она. — Но этот человек словно заколдован…

— Странно… А вы-то сами хорошо его знаете?

Она побледнела.

— О да, я хорошо его знаю. Он был моим мужем.

Я взял ее за руку. Она нахмурила брови и серьезно посмотрела мне в лицо.

— Если я не найду его, я не смогу уехать. У него есть то, что мне нужно, — у него есть виза. Только он может достать мне визу. Он должен заявить консулу, что я его жена.

— Чтобы вы могли уехать с другим, — с врачом, если я все верно понял?

Она отняла у меня руку. Я говорил с ней слишком строго и сразу же пожалел об этом. Она ответила, опустив голову:

— Да, примерно так.

Я снова взял ее за руку. На этот раз она не отняла руки. Мне показалось, что это уже много.