Светская дурь

– Значит, тебе это понравилось?

– Да, наверное, типа того. По крайней мере, в первый раз. Думаю, я попался на лесть и признаю, что у него для этого дела была отличная дурь. Он называл ее секстези, самые лучшие таблетки, под которые я трахался. У него всегда было все самое лучшее. Мне это нравилось. Мне было всего семнадцать, и он был обалденно крутой, элегантный, влиятельный и все такое, то, что надо, и я прекрасно понимал, что его голос в мою пользу и поддержка смогут сделать меня самым великим чуваком страны на неделю. Повторяю, я повелся на лесть. Мне нравились таблетки секстези, марочное шампанское, клевая еда и истории, которые он мне рассказывал о моих рок-кумирах. Это был словно другой мир, и, когда однажды вечером он засунул мне в рот свой язык, я подумал, какого черта. Я понял, что это типа как Джон Леннон едет отдыхать с Брайаном Эпстайном. Джон ведь рассказывал, как он дрочил Брайану? Просто чтобы попробовать.

– И ты действительно победил в «Народном герое».

– Да, это так Может быть, просто потому, что я был величайшим идиотом.

Джемма стыдливо отвернулась, отказываясь смотреть Томми в глаза. На ней поверх белой блузки была миленькая тонкая бледно-розовая кашемировая кофточка. Она начала расстегивать ее.

Возможно, ей стало жарко, хотя в апартаментах Томми было не особенно тепло. Она не объяснила своих действий и не смотрела на Томми, когда медленно, одну за другой, расстегивала пуговицы. Дойдя до последней, она подняла голову и посмотрела Томми в глаза, перед тем как расстегнуть ее и наконец снять кофточку. Ее кружевной лифчик отчетливо виднелся под белой блузкой, когда она отвела плечи назад, чтобы снять кофту.

– Итак. Ты выиграл один предмет одежды. Я не собиралась играть по твоим правилам, но теперь мне кажется, ты этого заслуживаешь. Могу я задать еще вопрос?

– Конечно можешь. – Томми не мог вспомнить ничего более возбуждающего, чем сочетание мучительной невинности и очевидного желания Джеммы.

– Почему ты последнее время ведешь себя так по-дурацки?

– Что?

– Ты превосходный артист и чертовски хороший автор песен, у тебя такой талант и шарм. Ты богат и красив. – Она снова покраснела, но в этот раз с гордостью и вызовом. – Это правда. Ты очень, очень, очень красивый мужчина, и более того, теперь, познакомившись с тобой, я вижу, что ты настоящий человек, милый человек, сложный человек. Так что скажи мне, пожалуйста, почему все твои слова и дела, о которых я читала, выставляют тебя полным идиотом? В лучшем случае довольно незрелым ослом, а в худшем – бесчувственной жестокой скотиной. Почему, Томми?

Томми сидел и молчал. Он не знал, что сказать. И вдруг он заплакал. Он плакал и не мог успокоиться, как в тот день, когда выбежал с собрания анонимных алкоголиков в Сохо, и сам не знал почему.

Возможно, из-за наркотиков. Жесткое последствие предшествующих улетов, параноидальный результат принятого сегодня за вечер. Коктейль из алкоголя и еды в гримерной, после которого он чувствовал легкую непроходящую тошноту. Переутомление. Так много причин расплакаться. И теперь это. Эта милая, симпатичная, умная девушка, которая режет ему в глаза правду-матку. Которая так четко озвучила дилемму Томми Хансена. Ну почему он такой полный ублюдок?

Ему это не нужно. Он этого не хочет. Но все же он знал, что именно такой он и есть. Полный ублюдок. Он уже давно это подозревал, но теперь Джемма, первый заслуживающий доверия человек, которого он встретил за очень долгое время, подтвердила это. Он смотрел на нее сквозь слезы. Он уже не пытался затащить ее в постель, он просто хотел попытаться объяснить ей.

– Я не знаю, Джемма, я не знаю. Наркотики, конечно, слишком много наркотиков… Но вообще-то, может быть, все дело во власти… Знаешь, я просто слишком знаменит, черт меня подери.Я никогда этого не ожидал, и большую часть времени мне это даже не нравится, но я без этого не могу. Я ненавижу все это, но умру, если лишусь славы…

– Почему ты ненавидишь ее, Томми? Все о ней мечтают.

– Да я не жалуюсь, чесслово, правда, не жалуюсь. Просто, ну, например, когда всем платят за то, чтобы они были милыми с тобой, кому можно верить?

– По-моему, ты можешь доверять всем, кому захочешь. Ты должен судить людей по их поступкам. Это твой выбор, Томми. Все рискуют чем-то, когда доверяются другому человеку. Не только суперзвезды.

– Да, но когда решил довериться кому-то… Можешь ли ты доверять другим людям? Ведь принцессу Ди всегда предавали. Я ей очень сочувствую.

– Возможно, Диана была уязвимой по природе. Но ты не такой, Томми. Ты сильный.

– Ничего подобного. Как там пели «The Who»: «Кто ты такой?» Это все равно что думать, ладно, забей, по крайней мере, я могу доверять старым друзьям, они были со мной еще до всего этого… Но когда возвращаешься, все кажутся чужими. Они говорят: «Ну и чё ты сюда вернулся, а?» Люди ведут себя так, словно только дурак может захотеть посидеть в дерьмовом пабе, в котором раньше пил, или считают, что я их облагодетельствовал и снизошел до трущоб. Чесслово, даже мои лучшие дружки по старым дням говорят что-то типа: «Ух ты, теперь ты миллионер, и чё б тебе не хлестать шампанское с Кейт Мосс вместо того, чтобы приходить сюда?» После этого чувствуешь себя чертовски неловко. И не знаешь, что делать. Чесслово, Джемма, я настолько запутался, что иногда не знаю, где у меня голова, а где жопа.

И Томми снова начал плакать. Джемма бормотала слова сочувствия. Он сполз со стула и положил голову ей на колени. Она гладила его волосы.

– Словно у меня все есть, но это не то, чего я ожидал, и я забыл, что вообще ожидал получить. Поэтому я не знаю, чего хотел раньше, и не знаю, чего хочу сейчас. Единственное, что я знаю, – это что мне не нравится то, что у меня есть.

– Ну, если тебе это не нравится, откажись от этого.

– В этом все и дело, Джемма, я не могу. Потому что хотя мне это и не нравится, я все равно буду бороться как ненормальный за то, чтобы удержать это.

Джемма улыбнулась.

– Ну, тогда твой случай просто безнадежный, Томми Хансен.

– Знаешь такую старую песню? Ее поет Питер Сарстед. «Куда ты идешь, любимая, когда ты одна в своей постели?»

– Да, я ее знаю.

– Это я, вот так вот. Я – тот любимый. Вот только я вовсе не любимый.

Джемма нежно подняла голову Томми со своих колен и взяла его лицо в ладони.

– Ты любимый, Томми, и сегодня тебе не нужно быть одному в своей постели.

В нескольких комнатах от апартаментов Томми Питер Педжет переживал в этот же момент самое мучительное событие своей жизни. Они с Анджелой вышли из лифта с намерением отправиться в свой номер. Девочки еще были внизу, танцевали на дискотеке, которая, несмотря на отвращение, выказанное к ней раньше, все же их привлекла. Конечно, теперь они были знаменитостями, наряду с детьми премьер-министра и молодыми принцами, и уже начали понимать, что слава обладает опьяняющей силой.

Однако их родители решили уйти пораньше. Они наслаждались некоторое время похлопываниями по спине и всеобщим одобрением, но вопрос о здоровье Питера все же витал над ними, и их утомило то, что абсолютно все на конференции знали об этом. Знание выражалось в мужских объятиях и рукопожатиях и особенно болезненно в искренних поцелуях в щеку. Казалось, все говорили: «Мы знаем, что, возможно, ты скоро умрешь, но все же ты – наш герой». Они надеялись, что через несколько дней все будет в порядке. Но пока что, невзирая на триумф Питера, Педжеты по-прежнему чувствовали себя неловко. И поэтому ускользнули.

И теперь, когда за ними закрылась дверь лифта и путь к отступлению был отрезан, они увидели, что их поджидает Саманта.

– Питер, мне нужно поговорить с тобой.

– Ну… что, сегодня, Саманта? А подождать это не может?

– Нет, не может.

Анджела Педжет скривилась.

– Я иду спать, Питер. Дай мне ключ.

– Анджела!

– Я думаю, вы должны остаться, миссис Педжет. Вы должны это услышать.