Том 2. Хладнокровное убийство. Призраки в солнечном свете

Дик спросил:

— А как тебя звать-то?

— Билл, — ответил мальчишка.

— Ну что ж, Билл, ты мне открыл много нового.

Спустились сумерки, и охоту пришлось прекратить, тем более что и свободного места в машине уже не осталось. Багажник был забит под завязку, а заднее сиденье превратилось в настоящую свалку; забытый даже собственным внуком больной старик сидел, заваленный шевелящимися и угрожающе позвякивающими бутылками.

Дик сказал:

— Вот будет смеху, если мы во что-нибудь врежемся.

Россыпь огней возвестила о приближении к «Нью-мотелю», который оказался внушительным комплексом, состоящим из бунгало, гаража, ресторана и коктейль-бара. Мальчишка, перехватив инициативу, сказал Дику:

— Притормозите-ка, мистер. Может, удастся с ними столковаться. Только говорить буду я. У меня уже есть опыт. А то они, бывает, норовят надуть.

Перри не мог представить себе человека, у которого бы «хватило ума надуть этого мальчишку», как он сказал позже.

— Он ничуть не стеснялся идти туда с этими бутылками. Что до меня, то я бы лично не смог. Я умер бы от стыда. Но в мотеле к нему отнеслись приветливо. Только посмеялись. За бутылки мы выручили двенадцать долларов шестьдесят центов.

Билл разделил деньги поровну, половину оставил себе, а половину отдал своим компаньонам и сказал:

— Знаете что? Мы с Джонни не прочь чего-нибудь съесть. А вы разве есть не хотите?

Дик, как всегда, хотел, да и Перри проголодался после столь бурной деятельности. Сам он потом рассказывал:

— Мы затащили старика в ресторан и усадили за стол. У него был все такой же вид — мертвенный. И он все время молчал. Но видели бы вы, как он уписывал свои оладьи! Мальчишка сказал, что это его любимое блюдо. Клянусь, он слопал не меньше тридцати штук. С двумя фунтами масла и квартой сиропа. Мальчишка и сам был не дурак пожрать. Он взял себе только картофельные чипсы и мороженое, но зато очень уж много. Просто удивительно, как ему плохо не стало.

За обедом Дик, сверившись с картой, объявил, что Свитуотер находится больше чем в сотне миль к западу от их маршрута, который проходит через Нью-Мексико и Аризону до Невады — в Лас-Вегас. Это соответствовало истине, но Перри понимал, что Дик просто хочет избавиться от мальчишки и старика. Мальчишке это тоже было ясно, но он лишь вежливо сказал:

— О, за нас не беспокойтесь. Тут машин много. Мы найдем попутку.

Мальчишка проводил их до автомобиля, оставив деда поглощать свежую стопку оладьев, пожал руки Дику и Перри, пожелал им счастливого Нового года и махал вслед, пока «шевроле» не исчез в темноте.

Вечер среды, 30 декабря, надолго запомнился в семье агента Э. А. Дьюи. Его жена впоследствии вспоминала:

— Элвин пел в ванной. «Желтую розу Техаса». Дети смотрели телевизор, а я накрывала стол в столовой. Для праздничного обеда. Я родом из Нового Орлеана, люблю готовить и развлекать гостей, а моя мать как раз прислала нам корзину с авокадо, горошком и еще со всякими вкусностями. Вот я и решила: соберем друзей — супругов Марри, Клифа и Доди Хоуп. Элвин не хотел, но я настояла. Господи! Дело Клаттеров могло затянуться навечно, а у него с тех пор, как он взялся за расследование, не было ни минутки отдыха. Так вот, я накрывала на стол, поэтому, когда услышала телефон, попросила взять трубку младшего сына — Пола. Пол сказал, что спрашивают отца, а я ему: «Скажи, что он в ванной». Но Пол говорит — наверное, лучше его позвать, потому что это мистер Сэнфорд из Топики. Начальник Элвина. Элвин выскочил из ванной в одном полотенце. Чуть с ума меня не свел — закапал весь пол. Но только я пошла за шваброй, как увидела кое-что похуже: этот придурок Пит, наш кот, забрался на стол и жрет крабовый салат с авокадо.

А в следующую минуту Элвин вдруг обхватил меня и ну обнимать, а я ему: «Элвин Дьюи, ты в своем уме?» Шутки шутками, но он был весь мокрый и измял мне все платье, а я уже нарядилась, чтобы встречать гостей. Конечно, когда я узнала, в чем дело, я сама бросилась его обнимать. Можете представить, что для Элвина значило известие об аресте этих двоих! В Лас-Вегасе. Он сказал, что должен прямо сейчас ехать в Лас-Вегас, а я говорю: «Должен, значит езжай, только сначала оденься». Элвин был так взбудоражен! Он говорит: «Ох, милая, боюсь, я испортил тебе вечер». Но трудно представить себе более приятный способ его испортить; я думала только о том, что скоро вернется прежняя жизнь. Элвин рассмеялся — как замечательно было снова услышать его смех. Видите ли, последние две недели были самыми ужасными, потому что за неделю до Рождества эти люди были в Канзас-Сити — приехали и уехали, — и я никогда не видела Элвина в более подавленном состоянии, разве что в молодости, когда у него был энцефалит, он лежал в больнице и мы боялись, что можем его потерять. Но не будем об этом.

Как бы там ни было, я сварила ему кофе и отнесла в спальню: я думала, он там одевается. Только он не одевался. Он сидел на краешке кровати и держался за голову, словно у него началась мигрень. Даже носков еще не надел. Я ему говорю: «Хочешь заработать воспаление легких?» А он взглянул на меня и сказал: «Мэри, послушай, это должны быть те самые парни, просто обязаны, это единственное логическое объяснение». Смешной он все-таки. Помню, как он в первый раз баллотировался в шерифы округа Финней. В ночь после выборов, когда уже были подсчитаны практически все голоса и стало ясно, что он победил, Элвин вдруг говорит — я чуть его не задушила, — повторяет и повторяет: «Ну, пока не будут подведены итоги, еще ничего не известно».

Я сказала ему: «Ради бога, Элвин, не начинай этих разговоров. Конечно, это они». А он мне: «Но какие у нас доказательства? Мы не можем доказать, что они вообще входили в дом Клаттеров!» Но мне казалось, что как раз это-то он доказать может: следы — разве эти скоты не оставили следов своих сапог? Элвин сказал: «Да, это хорошее доказательство — но только в том случае, если эти парни до сих пор ходят в той же обуви. А сами по себе эти следы не стоят и ломаного гроша». Я говорю: «Ладно, милый, выпей кофе, а я помогу тебе собрать вещи». Бывают случаи, когда его убеждать бесполезно. Он сам почти убедил меня в том, что Смит и Хикок невиновны, а если даже и виновны, то никогда не признаются, а без признания обвинить их нельзя: улики все косвенные. Однако больше всего его тревожило, как бы они не узнали, за что арестованы, пока их не допросят в Бюро. Пока «что они думали, будто их задержали за нарушение условий освобождения и за фальшивые чеки. И Элвин считал, что они обязательно должны быть уверены, что больше за ними ничего нет. Он сказал: «Имя Клаттера должно поразить их как удар молота, удар, которого никто из них не ждал».

Пол — я его послала в бельевую за носками для Элвина — так вот, Пол прибежал и смотрит, как я собираю вещи. Он спросил, куда уезжает папа. Элвин поднял его на руки и сказал: «Ты умеешь хранить тайны, Пол?» Это он просто так спросил. Наши мальчики знают, что нельзя никому рассказывать о папиной работе, — они же слышат дома всякие обрывки разговоров. А потом Элвин сказал: «Пол, помнишь тех двоих, которых мы искали? Ну вот, теперь мы знаем, где они, и папа едет, чтобы привезти их сюда, в Гарден-Сити». Пол стал его умолять: «Не надо, папа, не надо их сюда привозить!» Он испугался — да и любой девятилетний ребенок испугался бы на его месте. Элвин его поцеловал и сказал: «Ничего страшного, Пол, они никого больше не тронут. Мы им не дадим».

В тот же день в пять часов, приблизительно через двадцать минут после того, как угнанный «шевроле» въехал из невадской пустыни в Лас-Вегас, долгое путешествие Перри и Дика закончилось. Правда, не раньше, чем Перри зашел на почту и получил посылку, которую сам себе отправил «до востребования», — большую картонную коробку, отправленную из Мексики и застрахованную на сто долларов, — причем эта сумма значительно превышала реальную стоимость ее содержимого: солнечных очков, джинсов, грязных рубашек, нижнего белья и двух пар сапог со стальными подковками. Дик, поджидавший Перри снаружи, пребывал в самом лучшем расположении духа; он решил, что пора ему покончить со всеми мытарствами и начать все сначала. На горизонте появилась новая радуга: превратиться в офицера военно-воздушных сил. Эту идею он лелеял давно. И опробовать ее было лучше всего в Лас-Вегасе. Он уже выбрал себе звание и даже имя — его он позаимствовал у своего старого знакомого, тогдашнего начальника Канзасской исправительной колонии: Трейси Хэнд. Под видом капитана Трейси Хэнда, одетого в соответствующий мундир, Дик собирался пройтись по всем круглосуточно открытым казино, как захудалым, так и первоклассным. «Пустыня», «Звездная пыль» — он намеревался «пощипать» все, применяя на практике принцип «с миру по нитке». Без устали выписывая фальшивые чеки, он был намерен за двадцать четыре часа огрести три, а то и четыре тысячи долларов. Но это была только половина его замысла; вторая звучала так: гуд бай, Перри. Дик устал от него — от его гармошки, от его болей и хворей, от его суеверия, от его слезливых бабьих глазок, от его занудного вкрадчивого голоса. Подозрительный, самодовольный, язвительный, он казался Дику женой, с которой пора расставаться. И сделать это можно было лишь одним способом: ничего не говорить, а просто уехать.