Новый Мир ( № 3 2005)

Во-первых, Незнайка свободен как имя . А именно он свободен, потому что он Незнайка. Это, конечно, требует пояснения, и сейчас оно будет дано. Имена коротышек, понятное дело, есть говорящие имена. Давайте же выстроим цепочку этих говорящих имен и посмотрим, о чем они нам говорят: Тюбик, Гусля, Сиропчик, Пончик, Торопыжка, Ворчун, Молчун, Винтик, Шпунтик, Пулька, Авоська и т. д. При ближайшем рассмотрении каждое имя есть ограничение, накладываемое на коротышку, и как такое ограничение оно может рассматриваться в качестве ограничения его свободы. Так, если ты Тюбик, то и рисуй и больше ничего не делай. Но Тюбик или Гусля — это еще все-таки не оскорбительное для личности ограничение, поскольку оно связано с родом определенной деятельности, более того, с искусством. То же можно сказать и про Винтика со Шпунтиком, хотя тут уже выше доля некоего оскорбления личности ограничением. Так и напрашивается мысль о винтике в общественном механизме. Винтик уже значительно функциональнее Тюбика. Но о какой свободе личности может идти речь в случае с такими именами, как Пончик, Сиропчик, Торопыжка или Ворчун? Что можно сказать о личности, когда она определяется всего лишь тем, что она есть Пончик? Что можно сказать о личности, от которой не ожидается ничего, кроме того, что она будет ворчать или торопиться? Присутствуют в повествовании и не говорящие, а вполне стандартные имена (например, Гунька), но они даются как некая безличность, как отсутствие чего бы то ни было, что можно было бы сказать о коротышке. Гунька и Гунька — одним словом, непонятно что.

Итак, имя — это рамки, ограничивающие свободу коротышки. Можно попытаться выстроить иерархию имен по степени возрастания свободы, то есть по степени выхода за пределы ограничивающих свободу рамок. Низший пласт — это имя, говорящее о каком-то просто действии. Таковы именно есть Пончик и Сиропчик (действие, связанное с поглощением пищи), Торопыжка, Ворчун и т. д. Следующий пласт — ничего не говорящие имена, а именно Гунька, Топик и тому подобные. За ними идут имена, говорящие о какой-то деятельности: Винтик, Шпунтик, Пилюлькин, Тюбик и т. д. Среди этих имен есть своя иерархия, но я не рискну с точностью определять ее, так как мне пришлось бы для этого проводить отдельное исследование относительно соотношения искусства и ремесла в жизни коротышек. Субъективно я высказался в том духе, что Тюбик стоит выше Винтика, как вообще художник стоит выше механика, на этом я и остановлюсь. Но совершенным особняком стоят два имени, два коротышки — Знайка и Незнайка. О чем, собственно, говорят эти имена? Знайка: “Его прозвали Знайкой за то, что он знал очень много”. Незнайка: “Его прозвали Незнайкой за то, что он ничего не знал” (1.1). Собственно, эти имена, безусловно, говорят нам о чем-то, но вот о чем, понять очень трудно. И тот и другой привязан к некоему общему знанию. Но что это за знание? — просто знание, и все. Только знание ограничивает их, но так как знание есть, очевидно, нечто безграничное, то мы смело можем говорить об отсутствии каких бы то ни было ограничивающих рамок. Имена Знайка и Незнайка характеризуют именно свободу двух этих коротышек, свободу от всего ограничивающего . В итоге и тот и другой оказываются совершенно непредсказуемыми в своих действиях, потому что они свободны в них. Знайку мы оставим в стороне (не он является главным объектом наших рассуждений) и скажем, что мы рассмотрели первую грань свободы Незнайки — свободы как имени.

Во-вторых, Незнайка свободен той свободой, которую можно назвать аристократической, а если говорить точнее, то, пожалуй, ее можно назвать свободой древнего грека. А в чем суть свободы древнего грека? — в наличии у него свободного времени, досуга (аристотелевская формула: досуг есть определяющее начало для всего), который обеспечивается ему работой рабов либо земледельцев с ремесленниками. Жизнь древнего грека и есть организация досуга.

Жизнь Незнайки также есть организация досуга, и в этом смысле он — древний грек. Характерно его чисто аристократическое презрение ко всякого рода физическому труду. Он просто систематически не принимает в нем никакого участия. Например, очень характерна ситуация с созданием воздушного шара: “Всем нашлась возле шара работа, а Незнайка только ходил вокруг да посвистывал” (1.6). Здесь мы сталкиваемся с классическим отношением советской мысли к проблеме Древней Греции. Суть критики неизменно сводится как раз к тому, что свобода древнего грека куплена ценой несвободы его раба, слуги, ремесленника или еще кого-то. Так слово “свобода” начинает приравниваться к слову “эксплуатация”. В то время как все трудятся, древний грек “ходит вокруг да посвистывает”. Но на самом-то деле он не посвистывает, а, возможно, пестует в своем уме идею какого-нибудь философского произведения, которому еще предстоит удивить этот мир. Вот и про Незнайку мы скажем, что не знаем, посвистывает он или нет. Автору хочется доказать нам, что посвистывает, а мы будем упорно держаться той точки зрения, что не можем знать наверняка. Может быть, он как раз сочиняет в это время новые стихи? Автору хочется представить Незнайку лентяем, но мы скажем, что он просто не считает конструирование воздушного шара “своим делом”. Пусть они там строят, а я полечу — в этом и есть суть организации свободного времени. Полностью освободить себя от всего того, что может быть условно названо “работой”, и находиться неизменно в сфере того, что называется досугом. Конструирование воздушного шара — это, безусловно, работа. Полет на воздушном шаре — это, безусловно, досуг.

Наиболее полно принцип организации досуга как жизненного кредо Незнайки раскрывается перед нами в романе “Незнайка в Солнечном городе”. Начинается этот роман со вскоре осуществившейся мечты Незнайки о волшебной палочке. Эту мечту можно назвать также и мечтой об абсолютной свободе, так как что такое и есть волшебная палочка, как не воплощение абсолютной свободы. В итоге он получает палочку, и его время, таким образом, окончательно приобретает форму досуга, и дело остается только за тем, чтобы грамотно его организовать. Тут же найдено и решение: путешествие! Путешествие это превращается в путешествие в Солнечный город.

Тут интересно отметить, как трансформировалась окружающая действительность для Незнайки при получении волшебной палочки. Это лучше всего описывается следующим образом: “Хотим, чтоб у нас автомобиль был, как у Винтика и Шпунтика, и чтоб я управлять умел!” (2.4). При желании здесь опять можно увидеть лишь лень. Не хочет учиться водить машину, лентяй. Но мы, уже вооружившись представлением о Незнайке как об аристократе, скажем, что он не хочет учиться водить автомобиль принципиально. Не его это дело. Его дело ехать на автомобиле. Если бы не волшебная палочка, он, очевидно, хотел бы, чтобы его везли. Кто-нибудь вроде личного шофера. Но при коммунизме не может быть личного шофера, и поэтому и возникает необходимость в волшебной палочке. Ну и дальше все путешествие превращается в один бесконечный “отпуск”. В то время как все горожане заняты общественно-полезным делом (а в Солнечном городе, как и подобает мегаполису, есть и рабочие, и архитекторы, и сторожа, и даже милиция), Незнайка “бьет баклуши”, отдыхает. И на самом деле вся его жизнь — такой вот отдых.

Но этим градации Незнайкиной свободы не исчерпываются. Как еще, вообще, определяется свобода? Вот, например, известная дилемма: свобода и детерминизм. Определенность и неопределенность со свободой в роли неопределенности. Элемент небытия в бытии. Что-то противостоящее Порядку, элемент хаоса, который не дает превратиться порядку в рутину. Так вот Незнайка и выступает неизменно в роли этого элемента хаоса. Эту его свободу можно условно назвать “анархической”.

То, что Незнайка неизменно выступает в роли чего-то, вносящего анархию в порядок, становится очевидно сразу же по ходу повествования из уже цитируемого выше отрывка: “Если Незнайка брался за какое-нибудь дело, то делал его не так, как надо, и все у него получалось шиворот-навыворот”. Это, как бы сказали философы (?), есть его сущностная характеристика.