Любовь и Тьма

Стоявшая у мойки Роса пожала плечами, а Ирэне почувствовала, что жжение на руках растет и охватывает все тело.

— Не чеши, повредишь кожу: когда приедет Густаво, будешь как прокаженная.

— Густаво вернулся вчера вечером, мама.

— Ох, а почему ты мне ничего не сказала? Когда вы поженитесь?

— Никогда, — ответила Ирэне.

Беатрис замерла с чашкой в руке. Она достаточно хорошо знала свою дочь, чтобы понять — ее решение окончательно. По блеску ее глаз и тону голоса она догадывалась, что причиной этой аллергии был не любовный конфликт, а нечто другое. Она мысленно проследила последние дни и пришла к выводу, что в жизни Ирэне происходит что-то ненормальное. Дочь перестала придерживаться привычного распорядка, исчезала на целый день и возвращалась разбитая от усталости на пыльной машине, забросила свои цыганские юбки и стеклянные бусы пифии [55] и стала одеваться под мальчика, почти ничего не ела и по ночам с криком просыпалась; однако Беатрис не приходило в голову связывать все это с рудником у Лос-Рискоса. Она хотела выяснить как можно больше, но дочь, стоя допила кофе и ушла, сказав, что делает репортаж за городом и до вечера не вернется.

— Уверена, что здесь не обошлось без фотографа! — воскликнула Беатрис, когда Ирэне ушла.

— Сердцу не прикажешь, — отозвалась Роса.

— Я ей приготовила роскошное приданое, а она мне подложила такую свинью. Столько лет любви с Густаво, и надо же было поссориться в последнюю минуту!

— Нет худа без добра, сеньора!

— Ты невыносима, Роса! — сказала Беатрис и вышла из столовой, хлопнув дверью.

Роса ничего не сказала о том, что видела накануне вечером: когда после стольких месяцев отсутствия появился капитан, сеньорита Ирэне встретила его как чужого: мне достаточно было взглянуть ей в лицо, чтобы догадаться — лучше распрощаться с подвенечным платьем и моими мечтами на старости лет возиться с голубоглазыми белокурыми детишками. Человек предполагает, а Бог располагает! Если женщина вместо губ подставляет жениху для поцелуя щеку, тут и слепому видно: любви и след простыл; если потом она ведет его в гостиную, садится подальше от него и молча на него смотрит, то тут дело ясное: она задумала выложить ему все без обиняков; так что капитану пришлось выслушать вот такое: мне очень жаль, но я не выйду за тебя замуж, я люблю другого; так она ему и сказала, а он, бедняжка, ничего не ответил, мне так жалко его стало, он покраснел, подбородок у него задрожал, как у ребенка, который сейчас заплачет, я все это видела через приоткрытую дверь, но не из любопытства, избави меня Бог, а потому что имею право знать проблемы моей девочки, если я не буду их знать, то как я смогу ей помочь? Не зря же я ее берегла и любила больше, чем собственная мать. У меня сжалось сердце, когда я увидела, как этот стриженый парень сидит на краешке софы, со всеми своими пакетами в подарочной бумаге, бедняжка не знал, куда теперь девать свою любовь, которую он столько лет копил для Ирэне; выглядел он, по-моему, молодцом: высокий, элегантный, как принц; одет, как всегда, с иголочки, прямой, как ручка у метлы, настоящий джентльмен; но, видимо, грош цена его щегольству: ведь сеньорита на эти штучки внимания не обращает, и тем более сейчас, когда влюблена в фотографа; не нужно было Густаво уезжать и оставлять ее на столько месяцев одну: береженого Бог бережет, так-то! Не понимаю я эту современную молодежь, в мое время не было столько свободы, и все шло как надо: женщина сидела дома да помалкивала Невесты ждали, вышивая простыни, а не ездили враскоряку на мотоциклах с другими мужчинами; это-то и должен был предвидеть капитан, а не уезжать себе спокойно; я ему так и сказала с глаз долой — из сердца вон, — но никто меня не послушал, на меня смотрели с жалостью, как на дурочку, но у меня с головой все в полном порядке, не зря ведь говорят: за одного битого двух небитых дают. Думаю, Густаво понял, что его дело табак, ничего не попишешь, эта любовь приказала долго жить и уже истлела в могиле. У него руки вспотели, когда он положил на стол в гостиной свои пакеты; он спросил, окончательное ли это решение, выслушал ответ и, не оглядываясь, ушел, не выяснив даже имени соперника, словно сердце ему подсказывало, что это никто иной, как Франсиско Леаль. Я люблю другого, — это все, что сказала Ирэне, и должно быть, этого достаточно: ведь этого хватило, чтобы камня на камне не оставить от помолвки, заключенной столько лет тому назад, что и не сосчитать. Я люблю другого, сказала моя девочка, и глаза ее засияли таким светом, какого я никогда не видела.

Через неделю, в угоду публике, жаждущей новых трагедий, сообщение о Лос-Рискосе было вытеснено другими. Скандал, как и предсказал Генерал, стал забываться, он уже не занимал первые страницы газет, о нем упоминалось лишь в некоторых оппозиционных журналах с небольшим тиражом. Таково было положение вещей, но Ирэне решила найти улики и разузнать подробности этого дела, чтобы интерес к нему не угасал, в надежде, что возмущение народа переборет страх. Назвать убийц и узнать имена убитых — стало для нее каким-то наваждением. Она знала, что достаточно одного ложного шага, и она расстанется с жизнью, но все равно решила помешать тому, чтобы умолчание цензуры и соучастие судей вытеснили из памяти людей эти преступления. Пообещав Франсиско держаться в тени, она все же стала заложницей собственных страстей.

Когда Ирэне позвонила сержанту Фаустино Ривере и пригласила его пообедать под предлогом подготовки репортажа о дорожно-транспортных происшествиях, она понимала, какой опасности подвергается, поэтому уехала, никого не предупредив, отдавая себе отчет в том, что идет на отчаянный, но неизбежный шаг. Сержант медлил с ответом, было ясно — он подозревает, что это всего лишь предлог для того, чтобы поговорить о другом, но для него самого трупы в руднике были тяжким кошмаром, и ему хотелось с кем-нибудь поделиться.

Они договорились встретиться в двух кварталах от городской площади, у той же гостиницы, что и в прошлый раз. На прилегающих улицах пахло углем и жареным мясом. Одетый в гражданское, сержант ждал у двери, в тени выступающего козырька черепичной крыши. Ирэне узнала его с трудом, но он ее хорошо помнил и первый с ней поздоровался. Он привык запоминать незначительные детали — незаменимое качество в его профессии полицейского — и гордился своей наблюдательностью. Он заметил, как она изменилась, и подумал: куда же подевались ее экстравагантные браслеты, летящие юбки и макияж роковой женщины, который произвел на него неизгладимое впечатление при первом знакомстве. С большой сумкой на плече, в простых тиковых брюках, с волосами, заплетенными в косу, эта женщина имела мало общего с той, которую он помнил. Они сели за укромный столик в глубине двора, рядом с густым ковром анютиных глазок.

За супом, к которому Ирэне Бельтран не прикоснулась, сержант приводил статистические данные о погибших в результате дорожно-транспортных происшествий на дорогах района, поглядывая краешком глаза на щедрую журналистку. Он заметил ее нетерпение, но не торопился переводить разговор на нужную тему, пока как следует не убедился в ее намерениях Когда на столе появился золотистый и хрустящий поросенок в обрамлении картофеля, с морковью во рту и стебельками петрушки в ушах, Ирэне вспомнила кабанчика, приготовленного в доме Ранкилео, и почувствовала приступ тошноты. С того дня, когда она побывала в руднике, ее стали мучить спазмы желудка Стоило ей что-нибудь поднести ко рту, как она тут же видела разлагающийся труп, чувствовала невыносимый запах, и ее начинала бить дрожь от испытанного той ночью страха Сейчас, благодарная сержанту за этот миг молчания, она старалась не смотреть на испачканные теплым жиром усы и крупные зубы своего собеседника.

— Как я могу предположить, вы наслышаны о трупах, найденных в руднике у Лос-Рискоса, — проговорила она, решив начать напрямую.

— Так точно, сеньорита.