Женская собственность. Сборник

Говорят, если несколько раз повторять: я спокоен, я спокоен, я спокоен, то можно успокоиться. Но можно повторять каждый день: я талантлив, я талантлив, я талантлив, и талантливее от этого не станешь. Талантливый актер — это самая совершенная вычислительная машина, которая хранит миллионы бит эмоциональной информации и в нужный момент может выдать самый лучший, самый интересный вариант. Это называют приспособлениями, штампами, стереотипами, но у одних таких стереотипов сотни, а может быть, и тысячи, и из них составляется единственно возможная комбинация. У меня их всего несколько, из которых я по кусочкам, как лоскутное одеяло, составляю свой типаж маленького, но упорного мужчины. На большее я не способен. Себе в этом я признался давно. Конечно, надежда еще оставалась, я понимал: если подготовить все приспособления, использовать весь свой накопленный за тридцать лет опыт и найти подходящую роль, один раз я могу сыграть очень хорошо, может быть, даже блестяще, сыграл же я когда-то маленького принца. Надо только найти роль. И я ее стал искать.

Я понимал, что известные режиссеры вряд ли предложат мне главную роль, на мне стоял штамп эпизодника: жирный, отчетливый, несмываемый, потому что внедрился в сознание. Но оставались еще молодые режиссеры. Я любил сниматься у молодых. Я им помогал с охотой, как помогают детям, может быть, потому, что у меня не было собственных детей. К тому же молодые снимали короткометражные фильмы, а меня, как я уже говорил выше, хватало именно на небольшие расстояния: успеть удивить, но не дать возможности разочароваться.

Среди молодых попадались и талантливые, правда, их никогда не было в избытке ни раньше, ни теперь. У меня были свои определения таланта. Вначале по одежде. Вот уже третий век мы перенимаем французскую, немецкую, а теперь американскую моду. Но им там не надо ни валенок, ни теплых штанов. Я настораживался, если видел зимой режиссера в джинсах. Джинсы не приспособлены, чтобы под них надевать теплые кальсоны. Я обрадовался, когда увидел режиссера в нормальных суконных штанах фабрики «Большевичка». В таких штанах можно заниматься делом: и снимать фильм, и ехать в извоз. Он мне понравился. Он не бегал по площадке, демонстрируя перед молодыми актрисами одержимость творчеством. Его заметили по этой короткометражке и предложили поставить большую картину.

— О чем собираешься снимать? — спросил я его тогда.

— О том, как трудно пробиться провинциалу в Москве…

— Трудно, но интересно? — предположил я.

— Нет, — ответил он. — Когда очень трудно, это совсем неинтересно…

— Но это выковывает характер, — сказал я.

— Это разрушает здоровье, — ответил он. — У меня уже язва. — И он отошел, тощий, в своих нелепых суконных штанах. Он хотел снимать о себе. Именно тогда я поверил в него окончательно. Если хочет рассказать о себе, значит, расскажет и о других, потому что все мы похожи друг на друга.

Я его снова встретил на студии через полгода после съемок. Он все еще искал для себя сценарий. Мы поговорили, и я понял, что у него нет своей системы поиска. Он знал, что хотел снимать, но не знал, как это найти. Он читал все, что ему предлагали, надеясь на удачу. Я в удачу особенно никогда не верил, я верил в систему поиска. Это ведь неважно, что ты ищешь: ботинки, врача, роль, кирпич для садового домика или сценарий. Главное — система.

Для начала я поехал в институт на сценарный факультет и из картотеки выписал всех сценаристов, которые приехали из провинции, закончили институт и остались в Москве. Таких оказалось не так уж и много. Я составил список всех их работ и начал читать. Часть сразу отпала, потому что действие в их сценариях происходило не в Москве, а если и в Москве, то провинциалы Москву не любили и не понимали. У провинциалов был свой провинциальный снобизм. Я попробовал с другого конца. Составил список сценаристов-москвичей, которые писали о провинциалах в Москве, таких тоже было немного. Они любили и понимали Москву, но не любили и не понимали провинциалов. Это тоже был снобизм, только столичный.

После долгих размышлений я понял: то, что я искал, могла написать только женщина. Женщины не так категоричны, как мужчины, для них важна не форма, а суть.

Я выписал сценаристок, их оказалось совсем мало. Мне повезло на третьем сценарии. Это было то, что я искал и что могло заинтересовать режиссера. В сценарии рассказывалось о том, как талантливого нейрохирурга-провинциала перевели в Москву, дали клинику и как столичные конкуренты сломали его. Сценарий был написан несколько лет назад, но против него выступило Министерство здравоохранения, и фильм не был снят.

Я знал сценаристку. Когда я заканчивал учебу, она только поступила. В кино у нее не получилось, она вышла замуж за врача, писала романы и воспитывала детей. Мы с ней встретились. Я ей объяснил ситуацию и попросил о единственном: в нескольких ремарках указать, что герой маленького роста. Обычно сценаристы не описывают внешних данных героев, если это не историческая личность, никогда ведь не известно, кого режиссер пригласит на роль. Максимум, что определяет сценарист, это возраст, и то весьма приблизительно: молодой, среднего возраста или пожилой.

— Впиши сам, — сказала она и пометила места, где удобно указать, что герой маленького роста. Она даже не захотела знакомиться с режиссером, не очень веря в эту затею.

Я-то надеялся, что сценарий проскочит. Прошлого министра сняли, на его место пришел новый. Но Министерство здравоохранения снова опротестовало сценарий. Дело в том, что такой нейрохирург был реальным человеком, и эту скандальную историю еще помнили в медицинских кругах и не хотели реанимировать.

Когда режиссер прочитал заключение министерства, он вздохнул с облегчением:

— Значит, цепляет. Это то, что нам нужно.

Он сразу стал решительным и деятельным.

— Теперь нам надо крупное медицинское светило. Из провинции. Чтобы он, как и наш герой, пробивался с трудом, но чтобы он не забыл все те унижения, через которые ему пришлось пройти. Нам нужна его поддержка.

Я начал поиски. Мы остановились на известном офтальмологе, который имел свой институт, стал уже мировой известностью, но начинал в провинции.

Через одного из народных артистов я вышел на него. Позвонил, назвался ассистентом режиссера, что было почти правдой, на этот раз я выступал в роли ассистента.

— Привозите сценарий, — сказал он.

Я отвез сценарий и оставил его в приемной. Через два дня мне позвонили из института и пригласили вместе с режиссером.

Мощный, коротко стриженый мужчина, больше похожий на тренера по боксу, чем на профессора, в костюме от Кардена — сам я никогда не носил карденовских костюмов, но определял их сразу, — тут же предложил нам осмотреть институт. Это был конвейер, но на конвейере двигались не автомобили, а люди. Каждый хирург делал только небольшую часть операции, и больной передвигался к следующему. Я шел за профессором, и у меня нарастало еще не осознанное беспокойство, зачем надо тратить этому человеку свое время на режиссера-дебютанта, ведь каждая профессорская минута расписана, а больные на его консультации записываются за три года вперед. Потом мы вернулись в его кабинет, нам подали чай — английский, с бергамотом.

— Сценарий мне показался интересным, — сказал профессор. — У меня довольно много знакомых кинематографистов, как у каждого хорошего врача, у меня вообще много знакомых. Я, естественно, навел о вас справки. Я посмотрел вашу короткометражку.

Боже мой, подумал я тогда, и это за два дня. Я вспомнил своего бывшего тестя-генерала. И профессор мог заказать фильм.

— Вы человек талантливый, — продолжал профессор. — Вам можно и надо помочь. В министерстве отрицательное заключение перепишут на положительное. Это моя забота. Но у меня есть одно условие. Почему нейрохирургия? В нейрохирургии мы отстаем от американцев. Это должен быть врач-офтальмолог. В офтальмологии мы сегодня впереди многих. А потом, это же интересно. Не правда ли?