Из чего только сделаны мальчики. Из чего только сделаны девочки (антология)

Охотник дома, вернулся – никто и не заметил. Раздеться. Трусы в голубенький горошек. Кончики пальцев гладят сферу, ласкают.

…дверь настежь. Отец пьян, его шатает. На три четверти пустая «пшеничная» прилипла к ладони. Из-под грязной майки топорщится живот, седые космы колтунами, ранние морщины на лице. В форме капитана ГАИ, шарнир локтя изогнут, полосатый жезл? – как и не было. Никогда.

Алкоголь есть узаконенный наркотик, никакого криминала.

– Сына, как ты вырос, сына. А я не замечал даже. Ты же взрослый совсем.

– Пап…

– Не перебивай отца! Тебе пора. Да-да, пора, сына…

Бутылка пустеет. Кадык, острый, как обломок кости, вверх-вниз, вверх-вниз.

– Сына-сына, пора тебе мужиком становиться, сына…

Пора?..

Отец умер три года назад. Разбился на мотоцикле.

Утро.

Два притопа без прихлопов – и вся зарядка.

Мятный привкус пасты, завтрак на столе. Чай с сахаром и молоком. Бодрость радиоволн, робкие лучики солнца, весна буянит цветением каштанов.

Утро.

Рюкзак болтается на плече, лёгкий.

Верные друзья ждут у подъезда: отличные ребята, увлечённые и с мозгами, а не наркоманы какие-то. Жёлтая цистерна, молочница зовёт причаститься. Мгновенно выстраивается очередь: шутки-прибаутки, как дела, сосед.

Прекрасный район замечательного города. Там, где по утрам пьют молоко, зло не водится. Не тот ареал.

Родительницы ведут малышей в детсад. Огонёк заинтересовался бензовозом, проезжающим мимо. Танцуют в полёте бабочки-капустницы. Потрошитель кончиком лезвия вычищает грязь из-под ногтей.

Пора?

У магазина стройматериалов припаркован Вольво Интеркуллер, мощный тягач-дальнобойщик. Охотник замедляет шаг.

Пора. Пора переключаться – клац! щёлк! – на дичь покрупнее.

Пора.

– Слышь, Охотник, – Потрошитель игриво тычет кулаком в печень. – Ты физику сделал?

– Ага.

– А геометрию?

– Обижаешь?!

– Дашь списать? А то я не успел: на вокзал катался, ха-ха, тетю встречал.

Охотник останавливается в десятке метров от рефрижератора. Интересно, как бы приловчиться, чтоб такого монстра завалить? Засыпать в бак килограмм сахара? А если на ходу?

Миграция одиночек, инстинкты восьмицилиндровых монстров. Охота на грузовик – наверное, это весело. Со следующей четверти и начнём.

После летних каникул.

Дмитрий Брисенко

На крышах

Дом этот со всех сторон был окружён улицами – Проспектом мира, Гиляровского, Трифоновской; четвёртая его стена выходила на площадь Рижского вокзала. В небольшой башенке, возвышавшейся над крышей, видимо, кто-то жил – иногда по вечерам в её окнах горел свет, и этот свет был виден далеко с Сущёвки.

Сейчас над Москвой раскинулась ночь; стрелки на циферблате показывали два часа. Ступеньки пожарной лестницы были мокры от дождя и холодили ладони. Я поднимался наверх – к башне. Её силуэт чётко выделялся на фоне ночного неба.

В середине подъёма я остановился, чтобы немного передохнуть. Взялся покрепче руками за ступеньки и посмотрел вниз. Далеко внизу был двор. Во дворе, едва освещённом, чернели тополя, жались к земле спящие машины, отбрасывали длинную тень детские качели, на которых ещё недавно я сидел – изучал обстановку. Кажется, никто меня не заметил. Тьфу-тьфу.

После всплеска адреналина возвращалось спокойствие. Я посмотрел наверх. До крыши оставалось совсем немного, этажа три. Лестница была хоть и старая, но крепилась к стене надежно, ступеньки тоже были крепкие – ни одна из них пока не отскочила. В начале пути, прежде чем опереться на очередную ступеньку, я дёргал её – проверял, что она не отвалится; теперь уже не обращал на это внимания.

На другой стороне дома свет горел в единственном окне – двумя этажами ниже уровня, на котором находился я. За столом на кухне вели беседу двое мужчин, и один из них, с короткими седыми бакенбардами и костистым носом, не знал, что для него в этот миг уже всё кончено: пуля, посланная из небольшой спортивной винтовки с глушителем и оптическим прицелом, которая до этого лежала в разобранном виде в рюкзаке, уже преодолела половину расстояния до цели. Дзинь! Осколки оконного стекла разлетелись по полу, мужчина смотрит на кровь на стене и холодильнике, на раненого мужчину на полу, вскакивает, бежит, пригибаясь и прикрывая голову руками, в темноту коридора; через секунду на кухне гаснет свет. Ночью в середине сентября, в тиши пустого московского двора, в полном одиночестве на пожарной лестнице подобные сюжеты легко возникают в голове.

Уже под самой крышей лестница выводила на узкую площадку, по которой нужно было пройти до последнего пролёта. Стараясь не угодить ногою в дыры – в этом месте лестницы не хватало многих стальных прутьев – я добрался до последних ступеней и вылез на крышу.

Это была двускатная крыша, крытая оцинкованной жестью, со множеством изломов, закоулков и лазеек; настоящая жемчужина инженерной мысли. Я немного походил по ней, осматриваясь, потом присел на конёк. Крыша вблизи оказалась меньше, чем можно было представить, глядя с земли. (Впоследствии это наблюдение неоднократно подтверждалось на других крышах.) Крашеная бледно-желтой краской небольшая кирпичная башня была от меня в нескольких шагах. Свет не горел в её окнах. По периметру башни шли железные мостки. Я поднялся на мостки по приваренной к ним маленькой лестнице. По такой же лестнице я вылез на крышу башни и оказался на географическом пике этого дома. Увы, у меня не было с собой флага, который полагается водружать на покорённых вершинах. Не было и термоса с горячим чаем, чтобы отпить глоток, обвести взглядом просторы и с театральным восторгом выдать что-нибудь положенное по такому случаю: «Есть отметка!» Всё получилось спонтанно.

Я немного посидел там, посмотрел на кирпичные пятиэтажки Марьиной Рощи, на Рижский вокзал, на площадь Рижского вокзала, на универмаг «Крестовский», на цилиндрический вестибюль станции Рижская, на Рижский рынок, на мост, уходящий к Бауманской, на церковь перед мостом, на автомобили, движущиеся по Ярославке и на автомобили, движущиеся по Сущевке, на примерно такой же сталинский дом, стоявший напротив на проспекте Мира, который, как отметил мой глаз, был чуть-чуть ниже (что подтверждало правильность выбора; к тому дому я тоже присматривался).

Потом я спустился на мостки и начал обходить башню по периметру. Тут я и увидел дверь – она была заперта снаружи на висячий замок; обитатель башни был отрезан от крыши. Даже стало жаль его – с далёкой земли он казался небожителем, обитавшим в недостижимых горних высях; вблизи же вся его свобода оказывалась вполне декоративной: птичка в клетке. Хотя клетка всё равно замечательная. Отличная клетка.

Я почти завершил обход, когда вдруг обнаружил, что последнее окно, мимо которого предстояло пройти, приоткрыто – ровно настолько, чтобы можно было заглянуть вовнутрь. Я приблизился к окну. На подоконнике в ряд стояли книги (до сих пор жалею, что не прочитал тогда названий). Было слишком темно, чтобы что-то разглядеть. Кажется, там были стол и кровать. Да и не собирался я там особенно рассматривать. Сейчас до меня дошло, что пока я грохотал ботинками по крыше, а потом топтался на башне, её хозяин прислушивался к моим шагам – интересно, кто это и какого дьявола решил ночью сюда залезть? И теперь я стоял возле приоткрытого окна, а хозяин башни, скрытый в глубине комнаты, пристально меня разлядывал. Неизвестно, кто из нас сейчас боялся сильней, но когда я понял, что всё это время за мной следовал проницающий, как радиация, холодный, расчётливый взгляд, мне стало сильно не по себе. Но это было еще не всё.

В углу на подоконнике, без малейшего движения, не мигая и отводя от меня глаз, сидел довольно крупный чёрный кот. Моё появление ничуть его не смутило, чего нельзя было сказать обо мне. При виде этого молчаливого, сжатого как пружина, вперившего в меня недобрый взгляд зверя мне стало совсем жутко. В тот момент я легко мог уверовать, что хозяин кота проникал в башню, прилетая сюда, допустим, на метле. А может, кот и был тем хозяином, принявшим на время кошачий облик. Только сейчас я со всей ясностью понял, насколько наивным и самонадеянным было моё вторжение в эти мрачноватые, полные тёмных тайн владения. Пока не поздно, нужно уходить. Нужно уходить!