Гномы к нам на помощь не придут

Коби объяснил маме, что вылил масло на пол всего лишь для того, чтобы узнать, сколько его понадобится, когда к нам придут террористы, а потом велел нам вымыть пол и ушел переодеваться, однако ни тогда, ни потом отчистить пол от масла нам полностью так и не удалось. Не удалось и забыть, какими глазами на нас смотрела мама.

Я сидела в шкафу в восточной позе, и над головой у меня раскачивалась бутылка с маслом. Я открыла рюкзак и вынула целлофановый пакет с транзистором. Это был маленький папин транзистор, у которого давно отвалились все кнопки и который я нашла в мусорке позади фалафельной. Потом я достала носок, в котором храню батарейки, чтобы они не разрядились раньше времени, вынула их из носка, лизнула языком, какое-то время поколебалась, стоит ли мне их сейчас вставлять в транзистор, а затем все-таки вставила, включила его и зубами передвинула остатки ручки настройки до того места, где обычно говорит «радиоженщина».

Я назвала ее «радиоженщиной», когда услышала ее голос в первый раз, и только позднее узнала, что ее зовут Реума, то есть «смотрите, что…». Мне нравилось произносить это имя. «Реума, Реума, Реума», — все время повторяла я на разные лады и гадала, кто же мог придумать ей такое странное имя, и было ли оно дано ей с самого рождения, или ее назвали так позже, когда она впервые сказала что-нибудь вроде «смотрите, что он принес», или «смотрите, что там лежит».

Через месяц после того, как умер папа, нас повезли на ежегодную экскурсию в Иерусалим и на обратном пути наш экскурсовод, указав пальцем на две высоких антенны, показавшиеся мне огромными, как Эйфелева башня, сказал:

— Отсюда передают новости.

И хотя мы посетили много интересных мест, больше всего на свете мне захотелось побывать именно в этих башнях, и я страшно жалела, что нас туда не повели. С того дня каждый раз, как я прижимала к уху транзистор, я говорила себе, что радиоженщина будет терпеливо ждать, пока я закончу учиться, научусь говорить на иврите так же хорошо, как и она, и привыкну употреблять все эти ее красивые слова, которые звучали для меня так, словно они прибыли из заморских стран. Я повторяла их по нескольку раз кряду, пока не понимала, что они значат, а перед сном фантазировала, как пойду к Реуме. Представляла, как я поднимаюсь на башню — которая чем выше ты на нее влезаешь, тем становится все тоньше и тоньше, — добираюсь до маленькой комнатки под самым небом, где есть место только для одного стула, вижу Реуму, которая сидит и ждет моего прихода, и говорю:

— Ну вот и все, Реума, теперь ты можешь спускаться вниз. Я пришла тебя сменить.

Сначала я скажу ей несколько слов, в которых есть буква хет. Я тренировалась произносить эти слова каждый раз, как они встречались мне в текстах Библии, и, чтобы сказать хет правильно, вспоминала, как ела мороженое в лавке Шимона. Я представляла себе, как кладу ложку с мороженым в рот, как оно у меня во рту округляется и проскальзывает в горло. А потом я скажу ей букву аин, которая напоминает круглую монету, медленно выкатывающуюся из горла, и каждое слово, которое я произнесу, будет как блестящая спелая виноградина.

Я воображала, как Реума встанет со стула, усадит на него меня, покажет мне микрофон и другие приборы, а потом уйдет и оставит меня одну. И больше я никогда оттуда не уйду. Потом я впервые в жизни придвину к себе микрофон, зазвучит музыка, всегда предшествующая новостям, и мой голос скажет:

— Говорит радиостанция «Голос Эти с иерусалимских небес». Прослушайте заголовки старостей, потому что новости меня не интересуют. Меня интересуют только старости, о которых никто никогда не рассказывает, а если о них все-таки и рассказывают, то всё врут.

Когда новости по радио кончились, я вылезла из шкафа и отправилась спать. Утром я пошла в школу, но в половине девятого объявили боеготовность и нас распустили по домам. Мама тоже пришла из яслей, и вместе с соседями мы спустились в бомбоубежище, но, поскольку ничего страшного не произошло, мы вернулись к себе домой и после обеда я вместе с Хаимом и Ошри легла спать. Когда я проснулась, в доме никого, кроме нас троих, не было. Даже мама куда-то исчезла, хотя я и не помню, чтобы она говорила, что куда-то собирается. И тогда я решила, что сейчас самое время рассказать близнецам про папу, только никак не могла придумать, с чего начать. Ладно, подумала я в конце концов, начну-ка я со сказки, которую они уже знают.

Мы сели на мою кровать, я сняла с подушки наволочку, засунула в нее руку, покопалась там немножко и — р-р-аз — вытащила из нее сказку. Я всегда так делаю, когда рассказываю им сказки; они это любят.

Я вытащила руку из наволочки, немножко разжала кулак и заглянула в него. Близнецы сразу придвинулась поближе, чтобы увидеть, что в нем есть, но я быстро его сжала, чтобы они не подглядывали, и сказала:

— Вы не представляете, что я там нашла. Сказку про женщину, которая превратилась в осьминога!

Они подпрыгнули на кровати так, что заскрипели пружины, и шлепнулись вниз, как два лопнувших шарика.

— Только пообещай, что будет хороший конец, — сказал Ошри.

— Да, — поддержал его Хаим, — поклянись! А то я не буду слушать.

После чего заткнул уши и заорал:

— Не буду, не буду, не буду, не буду!

— Я тоже не буду! — завопил Хаим. — Я буду кричать и не буду тебя слушать! А-а-а-а-а-а-а!

Он кричал «а-а-а-а-а-а», пока у него не кончился воздух, а затем его сменил Хаим, и они замолчали только после того, как я пригрозила, что, если они будут так вопить, я не буду ничего рассказывать.

— Сегодня, — сказала я, — я сделаю конец у сказки длиннее, чем обычно, и буду продолжать рассказывать до тех пор, пока он не станет хорошим. А сейчас положите ручки на колени и приготовьтесь внимательно слушать.

Они послушно сделали то, что я им велела, и, глядя на их полные ожидания лица, я вдруг пожалела о своем поспешном обещании сделать конец хорошим. Я посмотрела в окно у них за спиной; через него в комнату проникал мягкий послеполуденный свет.

— В общем так, — объявила я. — Сказка называется «Женщина, которая превратилась в осьминога».

Близнецы сразу расслабились, руки у них сползли с колен, и я начала рассказывать.

— Много лет тому назад жила-была одна женщина. Она была совершенно обыкновенная. Как все. У нее было две руки, две ноги, живот, спина, лицо, два глаза, один нос и два уха. Короче говоря, все у нее было точно таким же, как и у всех остальных женщин в мире.

— Ты забыла про волосы! Ты все время забываешь сказать про ее волосы.

— И про одежду ты тоже ничего не сказала. Расскажи нам про ее одежду.

— Точно! — сказала я. — Хорошо, что вы мне напомнили.

Они притихли и приготовились слушать дальше.

— У женщины были прекрасные каштановые гладкие-прегладкие длинные волосы, и каждому, кто ее видел, хотелось протянуть руку и погладить их. И у нее было много разноцветной одежды, буквально всех цветов радуги. Какой бы цвет вы ни назвали, можете не сомневаться, что платье такого цвета у нее было. И красное, и синее…

— И желтое!

— И зеленое!

— Да. И голубое, и розовое, и фиолетовое. И кроме того, на платьях у нее были всякие разные узоры. И цветы были, и сердечки, и кружочки, и треугольнички…

— И звезды! Ты забыла сказать «звезды».

— Да-да, и звезды тоже. Короче говоря, у этой женщины было все. И еще у нее были дети и муж. Но однажды случилось несчастье: к ней пришла колдунья. Во рту у нее был только один зуб; он был кривой, длинный и шатался; а на носу у нее росла противная бородавка. Колдунья летала по небу, а затем спустилась и стала заглядывать в окна, и когда дошла до окна женщины, то увидела, сколько у нее всего есть, и страшно разозлилась. «Почему, — подумала она, — эта женщина такая веселая, а мне совсем не весело? Почему у нее такая красивая одежда, а у меня такая противная и дырявая? Почему у нее такие прекрасные длинные гладкие волосы, а у меня такие противные и зеленые? И почему у нее есть муж и симпатичные дети, а у меня нет?»