Мое волшебное чудовище

Хлопушкой мух ей на головке бил.

А утром кофе ей носил в постелю

На ножке каждый пальчик лобызал.

Он благородство ставил своей целью

И в этом часто мозг свой упражнял.

Но как-то рано он пришел с работы

Ботинки чьи-то видит у двери,

Зовет жену: Не знаешь, был здесь кто-то

Стоят ботинки, только не мои!

– Да что ты, – удивляется жена,

– Забыл, иль может зрение плохое,

Тебе их подарила я вчера

Бывает и похлеще с перепоя!

Гаврила мерить стал ботинки,

Гаврила весь измучился до слез

И так и сяк лишь натянул до половинки.

– А что, поболее размера не нашлось?

– Прости мой муженек, я позабыла,

Какой ноги твоей размер.

– Размер пясятый, – отвечал Гаврила, —

Как ты могла забыть такое, Вер!

– Да с памятью моею что-то стало.

Три дня назад меня ударил ты хлопушкой

Убил, конечно, на головке мушку,

Но я с тех пор запоминаю очень мало.

– А чье пальто висит на вешалке, Верунчик?

Оно мне даже с виду маловато.

– Прости, опять я виновата

Тебе вчера его купила я, Гаврюнчик.

– А чьи штаны повисли на оленьем роге,

Они едва мне будут до колен.

– Я думала, чтоб в них влезали ноги

А главное, чтоб помещался член!

– А чья рубашка брошена на стуле

Она ведь точно не моя.

– На тряпки попросила у Зинули

Ей ножки протирала у стола.

– А чьи это трусы возле кровати

Я их и на хер свой не натяну.

– Да тряпку я вчера взяла у Кати,

Полы с утра до ночи ими тру.

– Ну и жена ну и хозяйка, —

Рассмеялся весело Гаврила,

– Давай скорее водки наливай-ка

Пока налить мне не позабыла!

11. ВОЗДУШНАЯ

Заключенный в холодную просинь

осеннего неба,

Под потоком прошедших дождей

и раскисших дорог,

Я брожу по лесам и

как будто ищу обогрева

В голой чаще и в прахе

опавших июльских цветов.

Речь ручья тише льется

под камень могилы

Дно оврага и я прохожу, но

уже без тебя.

Где доверчиво ты обнимала-любила

И как будто бы всю отдавала себя

до конца.

Торжествуют ветра с неподвластным

рассудку гореньем:

Что же будет и что не будет уже

никогда?!

Осененный печальною влагой пропавших

растений,

Я пытаюсь сдержать уходящие в сумрак

года.

Если б вечно любить и

метаться взволнованно юным

Под крылами дождей,

лучезарной улыбкой зари,

Если б Душу свою напоить

только светлою думой,

а потом навсегда улететь с

этой грешной земли.

12. ЖУРЧАЩАЯ-НЕЖНАЯ-ВЕСЕННЯЯ

Голой девой вода ручья,

Как я долго молчу перед нею,

А она журчит: Я ничья, я ничья,

Я в реке твое имя рассею!

И я с ветром спускаюсь вниз за рекой,

Много девушек в воду ложатся,

И журчат, и щебечут, а в мыслях покой,

Клен шумит вместо кровного братца!

Все мое здесь со мной и ношу я с собой

Перекличку весенних русалок,

Век грядущий таится за дальней горой,

О, как горек он и как жалок!

Здесь я жил, здесь любил, здесь любовь сохранил,

Здесь я кланялся вешним цветам,

Здесь прощенья у всех позабытых просил,

Отдаваясь лесным голосам!

Голой девой вода ручья,

Как я долго стою над нею,

А она журчит: Я ничья, и ничья,

Я в реке твое имя рассею!

13. НОЧНАЯ РАПСОДИЯ

Все затихло в вечернем безмолвии

Храм разрушенный, старый погост,

Только тело, залитое кровью

Прижимается к кудрям из роз…

И какая-то странная травка,

Так похожая жутко на сон,

Вдруг повисла над темной канавою

И оттуда послышался стон…

Иль бродяга, иль кто-то случайный

Затаились в той вырытой мгле,

Иль кладбищенский страж и начальник,

Посещающий души во мгле…

Быстро мрак на погост опустился,

Тело словно к земле приросло,

Между роз пар молочный струился,

Из земли доносилось тепло…

Я согрел леденящую душу

И прошел ту канаву в ночи,

Мое горло пустынь жарких суше

Богу в небо кричало: Спаси!..

Но молчал Всемогущий, Всевышний,

Только стон до меня долетал,

Из далекой канавы в кладбище,

Видно кто-то там мучась лежал…

Засветившись внезапным виденьем,

И мне под ноги травами шурша,

Покатилось чудо-творенье

Девы плачущей тело-душа…

Словно не было птиц ошалелых,

Словно не было нудных сверчков,

Только я и она в платье белом

Закружились вдвоем меж крестов…

И под грустную песню Шопена,

Без лобзаний и клятвенных слов,

Я вдруг понял, как все здесь мгновенно —

От больниц и до пыльных крестов…

Лишь она испарилась, исчезла,

Я уткнулся в куст розы щекой,

А под ним в той канаве как в бездне

Мрак безмолвный, безбрежный покой…

14. ДНЕВНАЯ РАПСОДИЯ

Я не верил сначала в сиротство ночных алкашей,

В пук волос на измятой и грязной постели

В бутыль яда с тарелкой скисающих щей,

Но прошло три каких-то безумных недели…

В мутном городе толп и обтертых вещей,

Вытекающей сущности жалкого взгляда,

Как я понял и обнял озябший камень людей,

Исчезающий в пепле осеннего сада…

Здесь стояла и стыла немая печаль,

Люди-вещи одни одиноко сгорали,

Здесь сгорела сирени вуаль

И строка из стиха вековой пасторали…

Был и я этой мглою раздет

И опущен в постель сиротеющей дамы,

Сколько в нас прогорело таинственных лет,

Сколько лет улеглось на сединах стареющей мамы…

Вновь как в детстве когда-то ветер стучится в окно,

Раскрываются лицами нежными ставни,

Я как будто в окне вижу жизни кино

И людей согреваю, ушедших в озябшие камни…

Они видят, они много таинственных лет

Пьют со мной, жизнь свою в тихий мрак маринуют

Только глядя в него вдруг нарвешься на свет,

И рванешься на Смерть, обретая тоску мировую…

Вновь как в детстве когда-то ветер стучится в окно,

Раскрываются лицами нежными ставни,

Я как будто в окне вижу жизни кино

И людей согреваю, ушедших в озябшие камни…

15. ПРОЩАЛЬНАЯ

Дорогая, дорогое, дорогое, дорогой,

Мы дорогой старой-новой снова встретимся с тобой,

За невидимой-неслышимой чертой,

Под солнцем иль луной мы снова встретимся с тобой…

Белый агнец, светлый ангел

Посылает с неба весть,

Что мы будем вновь счастливы, и хотя уже не здесь,

Ночью у костра на миг присесть.

Чтоб расслышать эту весть…

Я не знаю, что там будет, но желаю я всегда,

Вдруг проснуться в этом чуде и расцеловать тебя,

Моя далекая звезда, с надеждой смотришь мне в глаза…

Утонуть иль провалиться я когда-нибудь смогу,

Иль на небо грустной птицей очень быстро улечу,

Если только очень-очень захочу – на небо птицей улечу…