Таинственная страсть (роман о шестидесятниках). Авторская версия

«Роб, кто она?»

«Ралисса, мадам Кочевая. Пошли, познакомлю».

Галька проваливалась под мощными ногами, они приблизились.

«Ралик, привет! — Роберт грохнулся рядом и поцеловал ее в щеку, по-братски. Она ответила ему не по-сестрински. Как всегда, что-то непристойное зажглось между ними. — Похоже, ты только что приехала?»

«Час назад».

«Чуть позже моего друга. Знакомься, это Юстинас Юстинаускас, иностранец. Юста, дай девушке лапу!» Что-то еще более непристойное прожужжало между лапой бывшего боксера и пальцами демимонденки. Роберт рассмеялся.

«Обратите внимание, леди, на газетные шорты этого джентльмена! Помнишь, Ралиска, как в шестьдесят четвертом нас тут за скромнейшие шорты едва не упекли в лагеря строгого режима? Дали бы нам за шорты по пятаку, мы бы сейчас еще сидели, если бы ты не отвесила леща ветерану-чекисту. И вот теперь такой прогресс: литовские иностранцы разгуливают в шортах „Нью-Йорк таймс“!»

Юстинас, борясь с полыханием своего лица, заметил небрежно: «Это выпуск „Руде Право“». Ралисса невинным голоском спросила: «Можно потрогать?» Вопрос сразил литовца. Он грохнулся на гальку в пароксизме смеха. Рядом катался Роберт. Ралисса великодушно улыбалась.

Отхохотавшись, Роберт спросил: «А где твой классик?»

«Вопрос непраздный, — строго заметила она и с неменьшей строгостью ответила: — Его здесь нет». С этими словами она одномоментно, то есть двумя рывками, выскочила из куртки и брюк своего треника и, оставшись в бикини, устремилась к морю.

«Вот это да, — глядя ей вслед, сказал член Союза писателей Эр, — мужа нет, острит напропалую, литовцев покоряет с маху. Боюсь, как бы в этой части Тавриды не разгорелась братоубийственная война».

Среди молодых мужчин и женщин художественной Москвы в те годы царило некоторое безумие, называемое «перекрестным опылением». При этом супружеская верность, как говорили в «кругах», не возбранялась. Но и не навязывалась, indeed. Если бы опытный социолог с дополнительным медико-психологическим образованием вознамерился проследить и перенести на листы широкоформатной бумаги (личных пи-си тогда и в помине не было) перемещение любовной пыльцы, получился бы диковинный небосвод со звездами и пунктирами межзвездных коммуникаций, в которых заблудился бы и Казанова.

Конечно, были там и треугольные, серьезные, «каренинские» романы, однако в большинстве своем молодые люди обоих полов отнюдь не стремились разыгрывать тяжеловесную классику с разрушительной ревностью, их больше влекла сексуальная авантюра: случайные встречи, скажем, в поезде «Красная стрела», случайные или подстроенные совпадения в Домах творчества, соседние каюты на теплоходе «Грузия», побеги в Питер, в Ялту, в Сочи, в высокогорный Цахкадзор, где все, старик, до чрезвычайности обостряется, или, предположим, какой-нибудь большой загул по поводу Ленинской премии у «нашего мужа», когда на высоком градусе поддачи спонтанно возникшие парочки разбредаются по саду; бывает и чистая декамероновщина, связанная с постоянной советской темой «муж уехал в командировку».

Мужчин с активным драйвом узнавали сразу и называли с исключительным цинизмом «ходоками»: дескать, изголодались так, что тыщу верст готовы пропереть пешком, ежели появится какая-нибудь стоящая баба.

Женщин богемы оценивали по особой искорке в глазах, которую уважительно называли «блядинкой». Интересно отметить, что все эти перемещения и пересечения вовсе не были повальным блядством. Скорее уж можно было это назвать массовой карнавальной игрой новых свободных — или жаждущих свободы — людей в несвободном государстве. Так в Москве с ее вечной кошмой серых небес жаждут интенсивных красок, калейдоскопа. Эротическая авантюра приносит эти краски и окрашенные звуки: утреннее солнце, ночь, молодой серп Луны, густая синева, полосы серебра, любовная игра вытесняет бесконечный грохот пустых самосвалов, в тишине начинает звучать тема Бизе, сближаются стук его каблуков и цоканье ее каблучков.

Среди людей, вовлеченных в этот карнавал, вступает в обращение местоимение «ты». Оно означает «свой», «своя». На какой-нибудь премьере становится заметным, что большинство «красивых и влюбленных в молву» обращаются друг к другу на «ты». Почти безошибочно можно сказать, что если мужчина и женщина говорят друг другу «ты», значит, у них был сильный контакт. Не любовь, не роман, а просто сильный контакт. Употребление «ты» означает, что и в будущем при удачных обстоятельствах между ними возможен сильный контакт. Так или иначе «ты» — это принадлежность к одному клану; друзья по сексу.

Когда Роберт после своих индийских злоключений впервые посетил большой дипломатический прием — это было в Спасохаузе четвертого июля, — он в толпе гостей почти сразу увидел Ралиссу Кочевую. Она была в скромном платьице на бретельках, что делало ее еще более неотразимой, чем обычно. Окруженная рослыми иностранными мужланами, она хохотала, глотала шампанское, курила и сбрасывала пепел в пепельницу, которую держал для нее какой-то военный атташе в аксельбантах. Супруг Кочевой, занятый беседой с дядьками номенклатуры, стоял в некотором отдалении и бросал на супругу тревожные взгляды.

Анка на правах одной из описанных поэтом «домашних богинь» стала пробираться к Мирке Ваксон. Роберт остался один в толпе. Прислонившись к стене, он стоял под большой абстрактной картиной Джексона Поллака, выставленной тут явно в пику советскому соцреализму, и наблюдал Ралиссу. Ну и девка, чего только не несут о ней по городу! Да ведь это же сущая нимфоманка, если принимать все сплетни всерьез. Хотя бы наполовину всерьез. Хотя бы на четверть. Однако без этой четверти рассеялась бы ее неотразимость. Потеряла бы девушка свою магнитность.

Почувствовав на себе чей-то внимательный взгляд, Ралисса повернулась, глаза ее вспыхнули, и она тут же двинулась к нему, раздвигая плечиком иностранную мужскую массу. Через минуту она уже стояла почти вплотную к нему. Чуть продвинув вперед одно из колен, можно было утвердиться меж двух ее коленок.

«Что с тобой там случилось, Роберт?» — спросила она так, как будто вокруг никого не было.

«В каком смысле?» — удивился он. Он и в самом деле был удивлен, почему эта светская дама обращается к нему на «ты». Смысл вопроса был ему не так уж важен. Она подняла свой правый локоток, как будто хотела положить его ему на плечо, однако спохватилась и сделала вид, что просто так потягивается.

«Ты бы знал, Роберт, что со мной было, когда дошел слух о твоем происшествии в этой Индии. Я сама чуть не сыграла с нашего этажа».

Он рассмеялся, как будто речь шла о каком-то смешном эпизоде в экзотическом путешествии. Отмахнулся своей здоровенной ладонью: дескать, а, чепуха! Она отпила шампанского и сунула почти пустой бокал в карман его пиджака.

«Значит, мы теперь с тобой на „ты“, Ралисса?»

«Я на „ты“ со всеми красивыми мужиками. Особенно с теми, у кого детство еще сквозит в чертах лица».

«Даже с теми, с кем ты не?»

«Даже с теми, с кем еще не. С кем еще буду».

Он вдруг почувствовал, что тяга к ней становится невыносимой.

«Когда ты хочешь, Ралисса?»

«Когда ты хочешь, Роб. Завтра? Сегодня? Выбери время и скажи».

Он не успел ответить. Круглый, в клетку, вечно седоватый, salt and pepper, свиреповатый муж социалистического реализма оттер от него свою благоневерную и, ухватив ее за тот самый локоток, что норовил приземлиться на плече товарища Эра, повлек прочь под взглядами гостей американского посла. Она оглядывалась.

Через несколько минут к стоящему одиноко, если не считать внезапно явившегося роя светленьких индийских мушек, поэту пробрались расфуфыренная а-ля «театр эстрады» Анка с Ваксонами.

«Ну, мой милый, налюбезничался всласть с этой блядью? — она еле сдерживалась, чтобы не заорать при всем честном народе. Выхватила у него из кармана ее бокал и выдула все, что в нем осталось. — Чтобы узнать ее подлые мысли!»

«Не заводись, Анка, — сказала ей Мирка. — Наш Робик притягивает к себе таких дам, но ведь и у нее, у Кочевой Ралиссы, есть сильный магнит. Вот спроси хотя бы у Ваксона. Как ты считаешь, Ваксон?»