Семья Марковиц

Одну сбыли с рук

пер. Л. Беспалова

На синем бархатном фоне возникают две детские фотографии в серебряных рамках. Затем по экрану бегут затейливые серебряные буквы:

Такую заставку Мириам и Джон выбрали для свадебного видео. Билл, видеограф, изготовил примерный образец для Сары и Эда и устроил просмотр у себя в студии. Когда свет гаснет, оба молчат.

Потом Сара говорит:

— Между прочим, это не моя дочь.

— Знаю, — успокаивает ее Билл. — Детские фото тут для наглядности. Мириам и Джон принесут свои.

— Надо думать, они озаботятся.

— Не беспокойтесь, — говорит Билл. — Монтировать мы будем после свадьбы. Так что вы успеете решить насчет времени. С Мириам и Джоном я уже все обсудил. Сверх двухчасового варианта вы можете заказать, — Билл заводит руку назад и ловко извлекает из груды бумаг на столе черную папку, — четырехчасовой вариант или вариант люкс на шесть часов. В таком случае свадьба будет запечатлена целиком.

— От звонка до звонка, — говорит Эд.

— Вот-вот. Начиная с закусок и кончая отъездом новобрачных.

— Полагаю, нам это не нужно, — говорит Эд.

— Цена немалая. Но, откровенно говоря, в плане денег, я так думаю, выгоднее всего четырехчасовой вариант.

— А чем плох двухчасовой? — спрашивает Сара.

— В стоимость четырехчасового двухчасовой входит. Он прилагается к четырехчасовому. И вот что еще хорошо: вы сможете выбирать, сколько времени потратить на просмотр. Поверьте, уж кто-кто, а я знаю, сейчас вам кажется, два часа — это очень долго, но когда вы смотрите видео, вы понимаете, сколько упущено, сколько памятных моментов — и это неизбежно — оказалось на полу монтажной.

— Мне нужно кое-что прочитать, — говорит Эд, когда они возвращаются к себе в Фогги Боттом.

Он опускается на диван, до отъезда он проглядывал стопку книг, которые обязался отрецензировать. Всего несколько из неисчислимого множества книг о перспективах мира на Ближнем Востоке. Вот они — перед ним на журнальном столике в глянцевых суперах, и каждый аляповатый супер — укор Эду: свой ученый труд о мире и о том, какие изменения претерпел терроризм, он не закончил. Он разворачивает утренний выпуск «Нью-Йорк таймс».

Сара кладет сумку на кухонный стол, хватает телефон.

— Здравствуйте, это Сара Марковиц. Я хочу дополнить заказ… да, я подожду.

— Сара, — кричит из гостиной Эд, — ты только послушай: «Что Израиль ни делай, палестинцы будут его ненавидеть. Отдать землю в обмен на мир — значит отдать безопасность, которую Израиль завоевал в войнах. Палестинское государство — это прямая дорога к самоубийству при одобрении Америки, которая, все равно как доктор Кеворкян, хочет помочь пациенту уйти из жизни чтобы он не мучился». Сара, ты слушаешь?

— Ты же знаешь, в этих книгах стиль всегда хромает, — говорит Сара.

— Да не книга это, а письмо в «Таймс». Нет это же черт-те что: «Решить проблему было проще некуда, но когда было можно, такого решения не приняли. Выдать палестинцам билет в один конец, чтобы духу их не было в Израиле — и точка. А теперь — что? Шанс уплыл. Холодной войне конец, Советского Союза нет. И кому теперь платить за мир на Ближнем Востоке — Израилю, кому ж еще», — Эд качает головой. И тут взгляд его падает на подпись под письмом. — Сара!

— Да, — говорит Сара в трубку. — Заказ к свадьбе Марковиц. Нам нужен смокинг, того же фасона, длина сто десять, да, двубортный.

— Сара!

Сара тянет телефонный провод через кухню, высовывает голову в дверь, вызверяется на Эда. Машет на него рукой.

— Не вешайте трубку, подождите минутку. — Она закрывает рукой трубку, шипит: — Эд, перестань орать. Я пытаюсь заказать для твоего брата…

— Сара, ты только посмотри, кто это написал.

— Не знаю, кто, и знать не хочу.

Он тычет газету ей в лицо.

— Ты только посмотри, что тут написано. Зеэв Шварц, Скарсдейл, Нью-Йорк.

— Рада за него. Внесите, пожалуйста, стоимость залога за смокинг в наш счет. Я сказала — шея сорок три сантиметра. Какая шаговая длина? Не знаю, какая. Ч-черт, не могу найти листок с размерами. Послушайте, я, пожалуй, отправлю к вам его самого. Завтра не поздно? Он сегодня прилетит из Англии. — Она вздыхает. — Спасибо. До свиданья.

— Зеэв Шварц! — вопит Эд и откашливается, точно это имя стоит у него костью в горле. — Это же отец нашего будущего зятя!

— Может быть, это другой Шварц.

— Сколько, по-твоему, Зеэвов Шварцев в Скарсдейле?

— Пара-тройка может найтись, — говорит Сара.

— И чтобы имя — буква в букву — совпадало? Говорю тебе, это он. И надо же, чтобы именно он — никого другого во всей стране не нашлось — написал эту галиматью! Нет, ты можешь себе это представить?

— Ты же сказал: это черт-те что.

Эд закрывает глаза.

— Сара, он войдет в нашу семью! Мы с Зеэвом Шварцем станем… э…

— Никем вы не станете, — говорит Сара. — Станете свойственниками, только и всего.

— У нас будут общие внуки. — Эд снова вглядывается в газету. Его охватывает уныние. — Он что, не знает моих работ? А моя позиция, он же ее совершенно не учитывает.

— Ну откуда ему знать твои работы?

— Мог бы прочитать! Мог бы обсудить их со мной!

— Ты видел его два раза в жизни. К тому же Эд, у людей нет привычки заглядывать в научные журналы.

— Научные! Он мог прочесть меня в «Пост».

— Видишь ли, я так думаю, до Зеэва Шварца в его Скарсдейле «Вашингтон пост» не доходит. Послушай, у меня куча дел, и все срочные. Я должна позвонить в цветочный магазин, оркестру…

— Сара, он реакционер, маньяк, — Эд просто убит.

— Ты что, не знал этого? — отмахивается от него Сара. — Ты же с ним разговаривал.

— Я не знал, что он выставит эту бредятину на всеобщее обозрение! Есть же люди, у которых цель жизни: писать письма в газеты. Конек у них такой — выставлять свои предубеждения напоказ. Делать им нечего, вот они и…

— Будет тебе, Эд, они имеют право на свое мнение.

— Не спорю.

— Так что уймись. Беседовать с ним на профессиональные темы тебе не придется. Ты делаешь из мухи слона.

— Ты не понимаешь, вот, к примеру: я и твои отец. У нас тоже есть расхождения, — говорит Эд. — Но не по философским вопросам. Тут у нас с ним полное согласие.

— Ладно, ну а с твоим братом…

— По Ближнему Востоку у нас с Генри единство.

— Как по-твоему, сказать или не сказать Мириам, что ты празднуешь труса? — спрашивает Эда Сара; они стоят у выхода — ждут, когда к самолету подведут кишку.

— Это я праздную труса? Я, что ли, выхожу замуж?

— О чем и речь, — говорит Сара.

Она смотрит в ночь — по ту сторону стеклянной стены на самолет Мириам надвигается пасть длинного крытого телетрапа. Кусать яблоко — так называла это в детстве Мириам.

— Давай ничего не скажем Мириам о письме, идет?

— Я и не думал ей ничего говорить. — Эдуард чувствует, что им помыкают. Разве он не вправе — отец он или не отец — сказать об этом письме дочери? Но Сара стоит на своем: они должны быть выше. А вот и пассажиры: пробивающиеся вперед нахрапистые дельцы, военные, подростки с рюкзачками, семейные пары, отряхивающие крошки, и в этой толпе их дочь, студентка-медичка, она сгибается под тяжестью сумок.

— О-о! Ну пудель и пудель! — волосы падают Мириам на лицо, Сара отводит их назад. — Тебе надо срочно подстричься! Смокинги и цветы у меня под контролем, но дяде Генри придется сходить на примерку. Иначе ему смокинг не подогнать.

Эд молчит. В уме он проворачивает их разговор и так и слышит, как Сара одергивает его: