Лед и вода, вода и лед

Третий айсберг — это айсберг, просто ледяная гора, острая, гигантская и без малейшего кокетства, в отличие от двух предыдущих. Темные трещины зияют, словно раны, на белой поверхности, и снежные водоросли рисуют вокруг них что-то вроде бледных кровоподтеков. Он подходит совсем близко, в какое-то мгновение едва не чиркнув по борту «Одина», и все затаили дыхание. В головах стремительно проносится: неужели «Один» перевернется? Неужели айсберг такой величины сейчас пропорет дыру в трехсантиметровой сплошной металлической обшивке? Нет. Разумеется, нет. Они надежно защищены. Штурман, позволивший им подойти так близко к айсбергам, знал, что делает. А к тому же близость на самом деле иллюзорна, это становится ясно, когда молодой матрос протягивает руку, чтобы коснуться ледяной горы. Напрасно — расстояние до него намного превосходит длину человеческой руки.

А потом все привыкают. Ребята из машинного, вынув руки из карманов, переминаются с ноги на ногу, не то в нетерпении, не то ради приличия, они и сами не понимают, им ясно только, что пора возвращаться в их громыхающую повседневность. Это движение передается дальше: одна из буфетчиц взглядывает на часы — «Боже, пора картошку ставить!» — а двое исследователей так же мгновенно спохватываются, что пора брать пробы. Один за другим все устремляются прочь, сперва команда, потом ученые. Некоторые из тех, что проходят по расплывчатой категории «гости», плетутся следом: тележурналист с оператором на четвертую палубу, в поисках лучшего ракурса, художник-рисовальщик — на ют, чтобы еще немного понаблюдать за третьим айсбергом.

Наконец на передней палубе остаются только двое. Женщина с вьющимися волосами и врач. Люди, у которых нет в настоящий момент никаких дел. Они стоят каждый на своей смотровой ступени, на некотором расстоянии друг от друга, перегнувшись через высокий фальшборт. На них налетает прохладный ветер, щекочет его голую шею и мигом лохматит ее непослушные волосы.

— Ну и как там было, у капитана? — интересуется Андерс.

Сюсанна глядит вдаль. Приближается много новых айсбергов, они, сверкая, лежат у самого горизонта, как кристаллы горного хрусталя.

— Мне влетело. За то, что я засоряю Северный Ледовитый океан.

Андерс поднимает брови:

— Вы? Как вам это удается?

Проходит мгновение, прежде чем она отвечает, торопливо глянув на него:

— Нечаянно бросила свитер в море. И полотенце. Это было недоразумение.

— Нечаянно бросили свитер и полотенце в море?

— Это было недоразумение.

Ее ответ звучит резко. Наступает молчание. Андерс сощурясь смотрит на горизонт.

— Видели?

Она поворачивает голову, смотрит на него:

— Что именно?

— Фонтан. По-моему, там впереди кит…

Он роется в кармане в поисках бинокля, который одолжил у Фольке. Великолепный, настоящий «сваровски», превосходный, стоит больше тысячи крон, и поэтому Андерс держит его мертвой хваткой. Но не видит никакого кита. Наверное, обманулся. Что-что, а это он умеет.

— Нет, — говорит Сюсанна.

Андерс не отвечает, просто переводит бинокль на остров вдалеке. Только что остров был сиреневым, но в бинокле он стал коричневым. Голая земля. Может, еще лишайники. Арктическая пустыня.

Он продолжает прижимать бинокль к глазам, когда она снова начинает говорить:

— Я не ослышалась в первый день — вы ведь из Ландскроны?

Голос у нее уже не такой сердитый. Андерс опускает бинокль.

— Нет, не ослышались.

— А я в Ландскроне родилась. Хотя не была там уже больше десяти лет.

— Вы мало потеряли.

Она смеется:

— Я вам верю.

Приближается новый айсберг, модернистская скульптура с острыми зубцами и ярко-синими пустотами. Оба молча рассматривают его, покуда тот проплывает мимо.

— А вы какой врач? — наконец произносит Сюсанна.

— Общей практики.

Он спускается на палубу и засовывает бинокль в карман, собираясь уходить. Она по-прежнему стоит на смотровой ступени, но повернулась к океану спиной.

— Значит, вы разбираетесь во всем понемножку?

Он чуть улыбается. Надо же, как лестно можно выразить эту мысль!

— Хм, можно сказать и так.

— И в психиатрии?

Он начинает догадываться, к чему она клонит. Нервная дамочка. Тему лучше бы свернуть.

— Ну да, — говорит он. — И в психиатрии. Когда-то даже в психологи собирался. Да потом взял и бросил, не дожидаясь диплома. — Андерс снова улыбается, чтобы скрыть то, что думает дальше — «Сам бросил, как мне кажется!» — но не говорит.

— Но это ведь так хорошо, когда на борту врач с двумя специальностями.

Она по-детски, двумя ногами, спрыгивает на палубу и прячет ладони в рукава куртки. Андерс, чуть склонив голову вбок, ждет продолжения.

— А что в этом хорошего? — спрашивает он наконец.

Она в ответ чуть улыбается:

— Да просто хорошо, и все.

И тоже уходит.

Через несколько часов все уже по-другому. В баре полно народу, хотя еще только четыре часа дня. Магнус опустошает кружку пива в один прием, кружка большая, и на это уходит какое-то время, а вокруг столпились ученые и команда. Все бьют в ладоши, ритмично, в быстром темпе, все смотрят на Магнуса и его кружку, они улыбаются, но взгляды ничего не выражают — все глубоко захвачены движением и ритмом. Когда же кружка наконец опустела и Магнус торжествующе поднял ее к потолку, ликование вырывается наружу. Да! Он сделал это!

Андерс прислоняется к стойке и хватает свою кружку, стараясь не слышать песню, гремящую из динамиков стереосистемы. I'm a Man of Constant Sorrow… [2]Нет. Он всего лишь подвыпивший врач общей практики, только что обрившийся наголо. Он осторожно проводит правой рукой по макушке, она гладкая и холодит ладонь. Не то чтобы большая разница, брить-то было особо нечего, но если его голый череп может стать дополнительным развлечением, то почему бы и нет? Всю свою взрослую жизнь, практически с того дня, как он не без некоторого чувства вины взял и женился на своей пациентке, Андерс старался держать с людьми профессиональную дистанцию. Теперь он больше не женат, ну разве что формально, и на профессиональную дистанцию ему плевать. Теперь ему более или менее плевать даже на сохранение самого себя в трезвом виде. Если кто-нибудь сегодня вечером возьмет и сломает ногу, сам будет виноват. Доктор не намерен накладывать ни шину, ни гипс. Доктор намерен нажраться как следует.

В половине третьего «Один» пересек полярный круг, а через пятнадцать минут на борту появился морской царь Нептун со своей морской царицей, то есть переодетый старший механик в короне и с трезубцем и буфетчица в серебристом бикини и с черными накладными ресницами. Исследователей и гостей собрали в курилку и заперли вместе с несколькими ящиками баночного пива, а потом пришли мужики из команды, наряженные пиратами, и вывели их всех, одного за другим. Хохочущих, со связанными за спиной руками, их препроводили на палубу, чтобы макнуть макушкой в корыто с ледяной океанской водой, потом проводили в спортзал, к тоже ряженому штурману с большим секатором в руках. А теперь стричь волосы! Ученые-женщины, зажмурившись и вереща, сидели на полу, покуда один из матросов тянул их за волосы, а штурман щелкал секатором в воздухе. Возможно, и с мужчинами он поступал так же. Видимо, именно поэтому Андерса и встретили таким ликованием, когда он наконец, по-прежнему со связанными руками, был приведен в бар, где надлежало выпить ритуальный стакан морской воды. «Смотрите! А доктора-то наголо побрили!»

А теперь крещение прошли уже все, и веселье в разгаре, гремит музыка, научная работа на сегодня закончена, и в баре полно народу. Некоторые из бывалых полярников уже танцуют. Ульрика покачивает бедрами перед молодым химиком, одна из буфетчиц, закинув голову, улыбается молодому штурману, Стюре, зажмурившись, пытается танцевать медленный танец с чиновницей из Секретариата полярных исследований, притом что музыка совсем к тому не располагает.