Мастер игры в го

Потом я пожалел, что сделал фотографии покойного. Бездушный все-таки поступок. Нельзя сохранять мертвое лицо на фотоснимках. Хотя правда и то, что они напоминают о необычной жизни мастера.

Мастера Сюсая никак нельзя было назвать красивым, а его лицо — утонченным. Скорее оно было худощавым и грубоватым. Красотой не отличалась ни одна из черт его лица. Мочки казались расплющенными, рот был большим, а глаза, наоборот, маленькие. Благодаря долголетней практике, фигура мастера за доской выглядела непоколебимо спокойной, и что-то от этого спокойствия осталось даже на фотографии. Складки сомкнутых век выражали глубокую скорбь, как, впрочем, бывает и у спящих.

Стоило перевести взгляд с лица мертвого мастера на его грудь, как начинало казаться, что перед вами марионетка, у которой есть только голова, а тело задрапировано кимоно с панцирным узором. Это кимоно надели на мастера уже после смерти — оно не было подогнано по фигуре и там, где начинаются рукава, топорщилось. Создавалось впечатление, что тело мастера от груди постепенно сходит книзу на нет. Врач в Хаконэ сказал, что удивляется, как мастеру хватает сил передвигаться. И когда его тело выносили из гостиницы «Урокоя» в машину, по-прежнему казалось, что в гробу находится только голова и грудь. Я впервые увидел Сюсая, когда приехал писать о ходе матча, — уже тогда мне бросились в глаза его крошечные колени. И на фотографиях покойного господствовало лицо. Что-то жуткое было в этой отдельно лежащей голове. Возможно, так казалось потому, что на них было лицо, запечатленное в последний миг драмы, лицо человека, настолько захваченного своим искусством, что оно утратило свои реальные черты. Быть может, я запечатлел на этих снимках лик судьбы человека, отдавшего жизнь служению высшим идеалам. Искусство мастера исчерпало себя в последней партии — ею же завершилась его жизнь.

9

Вряд ли когда-нибудь церемония открытия обставлялась с такой пышностью, как в этом матче. Черные и белые сделали всего по одному ходу, после чего начался банкет.

Еще стоял сезон дождей, но в этот день, 26 июня 1938 года, вдруг выглянуло солнце, и облака были по-летнему легкими. Веранда во дворе павильона Коёкан в парке Сиба была омыта дождем. На редких листьях бамбука поблескивали солнечные лучи.

В парадном углу зала на первом этаже сидели мастер Сюсай Хонинобо XXI и претендент Отакэ, игрок седьмого дана. Слева от мастера Сюсая сидели Сэки-нэ XIII и Кимура. Оба они в разное время имели титул мастера сёги.За ними сидел Такаги, мастер рэндзю [12].

Всего в зале присутствовало четыре мастера. Все они были приглашены на церемонию открытия последнего матча Сюсая Хонинобо. Я, журналист, сидел рядом с мастером Такаги. Справа от Отакэ сидели издатель и главный редактор нашей газеты, секретарь и директор японской Ассоциации го, три престарелых профессионала седьмого дана, судья матча Онода и несколько учеников Сюсая.

Все собравшиеся были в парадных кимоно с гербами. Церемонию открыл главный редактор газеты, который сказал несколько подобающих событию приветственных слов. После его выступления воцарилась тишина — готовили к игре стоявшую посреди зала тяжелую доску. Мастер Сюсай слегка опустил правое плечо — его обычная поза за доской. Какие у него крошечные колени! Рядом с ними даже веер кажется огромным. Отакэ закрыл глаза и тихонько покачивает головой из стороны в сторону.

Мастер Сюсай поднялся и направился к доске. Благодаря вееру он напоминал самурая с коротким мечом со старинной гравюры. Сел за доску. Левую руку сунул за пояс, правую, слегка сжав кулак, поместил под подбородок. Занял свое место и Отакэ. Он поклонился мастеру, взял стоявшую на доске чашу с черными камнями и поставил справа от себя. Поклонившись еще раз, закрыл глаза и застыл неподвижно.

— Начнем? — сказал мастер. Его голос прозвучал негромко, но строго. Это означало «почему вы медлите?». То ли мастера раздражала театральная поза Отакэ, то ли в его словах проявились агрессивность и боевой дух… Отакэ спокойно открыл и снова закрыл глаза.

Позднее, в городе Ито, я узнал, что Отакэ перед игрой читает сутру Лотоса. Вот и сейчас, закрыв глаза, он, должно быть, пытался сосредоточиться. Вдруг раздался резкий стук камня о доску. Первый ход был сделан в 11 часов 40 минут.

Какое начало изберет Отакэ — новое или старое? Куда пойдет: в хосиили в комоку?Все ждали, какой ход он сделает. Первый ход черных был в пункт S16 (комоку),а это означало, что избрано старое традиционное начало. Первая загадка партии была решена.

Мастер смотрел на доску, сложив руки на коленях. Сохранилось много фотографий и кадров кинохроники, запечатлевших этот момент.

Все они изображают залитого ярким светом мастера — его губы так плотно сжаты, что кажутся выпяченными; сидящие вокруг доски люди исчезли в тени. Это была третья игра мастера, которую мне довелось видеть, и я уже знал, что мастер излучает за доской спокойствие, которое таинственным образом как бы охлаждает и очищает воздух вокруг него.

Прошло пять минут, и мастер, видимо забыв о записи хода, рассеянно взял камень, явно собираясь сделать ход.

— Сэнсэй, ваш ход будет только записан, — проговорил, обращаясь к мастеру, Отакэ. — Мне тоже порой кажется, что без поставленного на доску камня игра — не игра.

Сюсай поднялся и в сопровождении секретаря Ассоциации удалился в соседнюю комнату. Закрыв дверь, он записал на бланке свой ход и вложил бланк в конверт. Записанный ход считается недействительным, если его видел кто-нибудь, кроме самого игрока.

Затем мастер снова сел за доску.

— Воды, кажется, нет, — проговорил он и, послюнив два пальца, заклеил конверт.

На месте склейки мастер расписался. Отакэ поставил свою подпись чуть ниже. Этот конверт вложили в другой, большого размера, организаторы матча опечатали его и положили в сейф павильона Коёкан.

На этом церемония открытия закончилась. Обоих участников попросили еще раз сесть за доску, чтобы Кимура Ихэй смог сфотографировать их для заграничных агентств. Когда и это было сделано, все облегченно вздохнули. Несколько пожилых профессионалов подошли к доске и стали обмениваться замечаниями о камнях и доске. Кто говорил, что толщина камней шесть миллиметров, кто — пять, а Кимура, мастер игры в сёги, сказал:

— Камни высшего класса… позвольте потрогать, — и он взял несколько камней.

Кое-кто из профессионалов готов был предоставить для этой выдающейся игры свои прославленные доски.

После недолгого перерыва начался банкет.

Кимуре, мастеру сёги, было тогда тридцать четыре года, мастеру сёгиСэкинэ XIII — семьдесят один год, Такаги, мастеру рэндзю,— пятьдесят один по японскому счету.

10

Сюсай Хонинобо родился в 1874 году и несколько дней назад скромно, как и подобает во время войны, отпраздновал в узком кругу свое шестидесятичетырехлетие. Перед началом второго игрового дня он заметил: «Интересно, кому больше лет? Павильону Коёкан или мне?»

Он рассказал, что в этом зале играли такие, знаменитости прошлого века, как Мурасэ Сюхо, игрок восьмого дана, и мастер Сюэй из династии Хонинобо, к которой он и сам принадлежит.

Игра второго дня велась на втором этаже в зале, выдержанном в стиле конца прошлого века: от раздвижной перегородки до подъемного окна все было украшено изображениями осенних листьев в соответствии с названием: Коёкан — Дворец осенней листвы. Один угол был отгорожен золоченой ширмой, расписанной осенними листьями в духе школы Корина [13]. В нише стояли зеленые листья и маргаритки. Из большого зала в восемнадцать татами [14]была видна другая комната, поменьше, там тоже стоял огромный букет. Было видно, что маргаритки в том букете немного увяли. В зал никто не входил, не считая девушки с короткой стрижкой, которая приносила очередную порцию чая.