Целитель

Нет. Сегодня – не день избиения младенцев.

Да и друзей настоящих у меня нет.

Вернее, все они – в прошедшем времени.

Особенно было жалко терять Серёгу Гонина. Настоящий друг, коллега по цеху поэтов, честный и верный товарищ он переехал в Ивановскую область России. Мы не общались уже почти десять лет. И я думал, что он отошел в прошлое, как всё самое лучшее. Мне не хватало его ироничного взгляда, хлёсткого замечания, или жеста одобрения. Действительно не хватало.

Я опять вернулся к Слову. Это больше всего не давало покоя. Я – работник прессы, выпускник единственного в мире «писательского» института, служитель Слова.

Я мало о нём знаю?

Быть может.

Допускаю. Мало знать, в данном случае, значит, стремиться узнать больше.

На чем зиждется слабость людей? Как раз на этом.

Сами придумали слова, сами разделили на хорошие, плохие. Теперь какие-то вслух произносить прилично, а какие-то лучше вообще не произносить.

Где логика? Зачем придумали?

Слово состоит из звуков. Маленькое – из одного-двух, большое – из десяти и более.

Звук всё равно остаётся только звуком.

Йен позавчера сунула мне в карман какую-то бумажку. Что в ней?

Я достал скомканный листок и развернул его. И вот что там было.

«Язык мудрых сообщает добрые знания, а уста ярых изрыгают ярость.

Кроткий ответ – древо жизни, но необузданный – сокрушение духа».

Господи! Скажи, какое дело до меня какой-то приезжей даме? Почему она не могла равнодушно пройти мимо, или обратить внимание на кого-нибудь другого? Чем ей мог приглянуться обычный, ничем не примечательный, пожилой, лысоватый человек, небольшого роста?

Она думает о моём воспитании. Дабы не «изрыгал ярость». Ну, какое дело ей до наших гневов и печалей? До наших слов и добрых знаний?..

Конечно, это из Библии.

Я в дни общения с ней стал почитывать Библию.

И сам кое-что запомнил, и даже могу процитировать.

Прежде всего, классическое, которое все знают, но – подозреваю, не до конца.

В начале было Слово, и слово было у Бога, и слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Всё через него начало быть, и без Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В нём была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его.

Это из Святого Благовествования от Иоанна.

Знакомо вам такое: тьма не объяла его?

Это Слово не объяла тьма, понимаете?

И оттуда же.

И Слово стало плотью и обитало с нами, полное благодати и Истины.

Вот вам и поэзия, вот вам и проза.

Словом можно убить и можно вылечить.

Это вы понимаете? Так сколько жертв на вашей совести?

Кто хранит уста свои и язык свой, тот хранит от беса душу свою.

Проще говоря, за базар надо отвечать. Это по-нашему, по-современному, по-горняцки.

А где же непорочность языка, где борьба за чистоту оного? Ведь современная молодежь говорит сегодня так, что интеллигент девятнадцатого века мог понять лишь половину сказанного, а то и меньше. И это при условии, что он не упадёт в обморок от услышанного. Ладно, с этим потом. Далее.

Чистые слова – чистые мысли.

А если наоборот?

Если говорю одно, а делаю другое, но не потому что плохой – расклад паршивый.

Всё равно трепло, даже при смягчающих обстоятельствах.

А где вы видели, что «разрушенный» изнутри человек говорит дельное? Он несет чушь, ахинею, которую малограмотные, но фанатично настроенные люди, пытаются выдавать за предсказания, пророчества…

Пророки – особая каста бессребреников, они всегда были одиноки и безумны. Но в минуты, когда на них капало с небес, они выдавали такое, от чего можно было только хвататься за голову. Но это для тех, кто верил.

Так из чего сотворено сознание пророков? Из какой глины слеплен мозг, с одной стороны полностью деградированный, с другой – отмеченный Создателем?

Человек состоит из энергий. Значит, мысль энергетична, она живёт, действует и творит. Вот только что? – какие помыслы в тебе, таков ты сам.

Иначе говоря, что задумал, то совершил.

Сумбур мыслей. Перескакивание с одного на другое. Лихорадка сознания.

Я чувствовал себя медведем, которого учат танцевать. Но, по словам Дидро, «танцующий медведь очень несчастное животное».

2

…Это было до обеда. Но ближе к вечеру я всё чаще ловил себя на мысли, что гляжу на входную дверь, ожидая прихода Йен.

Ненормально!

Я всем сознанием не хотел этого, но душа твердила обратное.

Увы, я ждал.

Я ждал, что она войдет и – в кабинете сразу станет светлее.

И я услышу очередные рассказы из целительской практики…

«Пришла сегодня женщина, настаивала, чтобы никто не проведал о том, что она ко мне обратилась. Уверена, все её знают…Жена или любовница кого-то из ваших местных бонз».

Потом присядет, спросит, как у меня сложился день и, не дожидаясь ответа, продолжит:

– Представляешь, пришел сегодня мужчина, кинул на стол деньги и заявил: «Лечи на эту сумму. У меня с собой больше нет, но сторгуемся».

– А вы?

– Выгнала, – ответила она равнодушно. – Он говорил на «ты», во-первых. А во-вторых, я таких, не осознавших, не пользую.

Немного помолчит, сосредотачиваясь.

– Я же хочу им помогать, – скажет, отчаиваясь. – А не просто предлагаю какой-то залежалый товар.

Наши беседы вошли в привычку, и я уже не мыслил вечеров без этих словопикировок.

Она говорила, я возражал: иногда аргументируя, иногда выделываясь.

Я считал себя носителем прогрессивных идей, а её – погрязшей в прошлых веках.

3

Вечером я тихо шёл домой по тёмной аллее, деревья которой были опалены последним жаром уходящего на зиму солнца.

Асфальта тротуара не было видно из-за навалившей листвы, которая хрустела под ботинками просяще и жалобно.

За день, конечно, основательно уставал, но усталость была приятной, рабочей. И я знал, что дома меня ждёт ужин, телевизор, словом, желанный отдых – главная составляющая жизни любого писаки, ибо без надежного тыла ничего невозможно.

Мне сразу с удовольствием вспомнилось, как на первом курсе, мне, ещё зелёному пацану, об этом говорил Валера Дашевский, уже тогда состоявшийся писатель, один из любимых учеников великого Григория Бакланова.

Часто, особенно в последнее время, вспоминаются эпизоды из быстро промелькнувшей московской учёбы. Беда ли навалится, или недовольство жизненным укладом ударит по голове внезапно, то и начинаешь соображать, а использовал ли я возможности, учёл ли обстоятельства…И прочее. Вспоминать необходимо, но сожалеть – пустое занятие.

Осень – ностальгическое время года, вливающее в кровь все запахи весны и лета, а ещё легкий их тлен, кружащий голову. Но душа трепещет воспоминаниями, потому что подводит итоги, порой неосознанно. Душа собирает урожай. А я вспоминаю свою родину в осенних уборах.

Я брожу по тропинкам Баймана и Карагача – лесам моего детства, купаюсь в озере Жарлыколь, встречаю одноклассников и односельчан.

О них мое слово, о них и слеза моя и грусть моя древняя, словно сказание.

О, осень! Как жестко ты напоминаешь о том, как мне хочется вернуться домой, к беззлобному небу и чистому озеру.

Я боялся признаться себе в том, что Йен мне попросту не хватает.

4

Утро было туманное.

Тихо моросило.

Асфальтовая дорога покрылась пупырышками дождя…

Тучи обложили землю, укутав всё влажным, плотным, тусклым.

На душе тоже царил сумрак.

Осиротело глядели дома, даже в которых горел свет.

А те, где люди ещё спали, либо уже ушли на работу, вовсе казались брошенными.

Я всегда любил такую погоду, всегда внутренне радовался хмурому небу и отсутствию солнца; мне нравился мокрый асфальт и кучи листьев, дымящихся у дорог и тротуаров.

Скользят по щекам дождинки.

Прохожие, едва различимые под зонтами, спешат по своим делам и им невдомёк, что человек ищет человека.