Недолго светило солнце

Земля вращалась, и снова подошла очередь пугала в соседнем дворе. Сначала показался разорванный правый рукав, затем грязная вата, торчащая из плеча давно вышедшего из моды пиджака, и, наконец, – старая мятая женская шляпа с фиалками и сиреневой лентой. Затем снова показалась зеленая стена леса…

Сашко шел шаг в шаг с баем Ламбо, толкая железную перекладину, и, когда из поля зрения исчезло пугало, внезапно вспомнил, что и на прошлой неделе Таня не приходила, ни в субботу, ни в воскресенье.

Земля вращалась, лес кончился и началась дорога, мимо проплывали соседние дачи и пугало, оранжевый навес и груши. Сашко медленно шагал и думал, что сейчас делает Таня, где она, разрешили ли ей взять отпуск в сентябре, чтобы они вместе могли поехать на море.

Сначала он каждый вечер спускался в город, к Тане. Но они уходили все дальше в горы, работали на все более отдаленных участках, и он уже не мог уходить вечером и возвращаться утром – расстояния стали слишком велики, нужно было идти всю ночь, а днем он валился с ног от усталости.

С дороги послышался шум мотора. Машина остановилась у ворот, мотор чихнул и умолк.

– Это товарищ Гечев! – сказал бай Ламбо. По выложенной цементными плитками дорожке к ним направлялся товарищ Гечев. Он был лет на пятнадцать моложе бая Ламбо, но бай Ламбо называл его „товарищ Гечев". Потому что бур принадлежал Гечеву, был его движимым имуществом.

Бай Ламбо рассказывал, что товарищ Гечев собирал его по частям из списанных, рылся как муравей на заводских свалках. Выходило, что он обзавелся буром только благодаря своей предприимчивости.

У Антона было особое мнение относительно происхождения бура. Он считал, что товарищ Гечев исключительно симпатичный человек, друзья его любят, даже очень. И бур – плод именно этой бескорыстной дружбы товарища Гечева и комиссии, списывающей старое оборудование. Комиссия списала почти новый бур, потому что ценила мужскую дружбу. А совсем не потому, что Гечев, как утверждал бай Ламбо, дал комиссии взятку.

– Нехорошо так думать о товарище Гечеве, – говорил Антон, – стыдно, вы же старый человек.

Когда Антон говорил так, бай Ламбо обижался, потому что он ничего не утверждал, его вообще не интересовало, где товарищ Гечев взял бур, для него было важно только то, что Гечев давал ему работу.

– Антон, много болтаешь, – говорил он, – язык враг твой. Работай себе да помалкивай. Как бы то ни было, важно, что сейчас бур принадлежит товарищу Гечеву. Не суй нос в чужие дела.

Сашко понимал бая Ламбо – у человека двое сыновей, которые учатся в институте, и одна пенсия. Материально ему, конечно, приходилось туго. А бур давал возможность заработать. Да и работа – не бог весть какая сложная, каждому по плечу, и курсов кончать не надо. К тому же бай Ламбо знал, что, если он не будет помалкивать, его могут прогнать в любой момент – желающих занять такое место, сколько угодно.

– Ты всю жизнь молчишь, потому так и живешь, – говорил Антон. – Трудишься, как крот, а что толку?

– А ты не молчишь, и чего этим добился? – отвечал бай Ламбо. – Ты-то как живешь? Высококвалифицированный техник, собаку съел в своем деле, человек с образованием, а толкаешь вместе со мной эту железяку и месишь ногами грязь. Все потому, что очень умный…

Сашко слушал и не мог понять, почему они так спорят из-за этого бура. Не все ли равно, каким макаром заполучил его товарищ Гечев? Товарищ Гечев был обладателем не только бура.

Ему принадлежал и зеленый грузовичок, на котором они тряслись по пыльным дорогам дачной местности, правда, зарегистрирован он был, разумеется, на чужое имя; ему принадлежали и тачки, в которых перевозили грунт и цемент; имелись у него и вороты для колодцев и даже бульдозер. Хотя и государственный, бульдозер, фактически, был его собственностью, он прокладывал дорогу к дачам и участкам клиентов товарища Гечева. У Гечева с бульдозеристом был договор, и тот, считай, работал под его началом.

Товарищ Гечев имел даже свой монастырь. Старый, заросший бурьяном, с высокой каменной оградой и широким, утопающим в зелени двором. Монастырь был полуразрушен, но крепкие стены еще стояли, и на них сохранились остатки старинной живописи, выполненной киноварью и золотом, неясные очертания греческих букв, почерневшие от дыма, размытые дождями. На стертых каменных плитах пола виднелись следы воска, накапавшего с некогда горевших здесь свечей. В канавке, проложенной через двор, еще шумела вода, и старый кипарис тянулся к небу острой вершиной.

Товарищ Гечев заплатил общине близлежащего села тысячу восемьсот левов, и монастырь стал его частной собственностью.

Товарищ Гечев выращивал в монастыре свиней.

Место очень удобное, воздух чистый, вода в изобилии, вокруг – широкие поляны, двор просторный, до пятисот голов может вместить, высокая каменная ограда отбрасывает тень, столь приятную в жаркие летние дни, а когда идет дождь, свиней загоняют под закопченные своды церкви. Новый свинарник обошелся бы раз в десять дороже, да еще не известно, когда бы его построили.

Время не ждет, время бежит, и нужно поспевать за ним, иначе можно всю жизнь провести в ожидании. Горе тому, кто упустит свое время!

Товарищ Гечев хорошо усвоил эту истину и потому всегда шел в ногу со временем, он всегда был в выигрыше. Время работало на него.

Свиньи давали большой доход, государство всячески поощряло тех, кто занимался откормом свиней: давало бесплатно фураж, комбикорма, выплачивало премиальные, предоставляло всевозможные льготы. Товарищ Гечев не разменивался по мелочам, и потому деньги текли к нему рекой.

Но это не разбаловало его. В неизменных старых брюках и зеленой хлопчатобумажной куртке, с обветренным загорелым лицом, он сновал между селами и монастырем, спускался в город, на своем разбитом „Москвиче" поднимал пыль по дорогам дачной зоны, уговаривал, организовывал, помогал, давал возможность заработать десяткам людей.

Разумеется, из-за монастыря поднялся шум. Газетчики растрезвонили: погибает, мол, старина, монастырь принадлежит всей Болгарии и не может быть собственностью какого-то Гечева, нельзя посягать на историю, нельзя позволить, чтобы свиньи съели духовное наследие края, ведь в этом монастыре ночевал и читал монахам свою „Историю славяно-болгарскую" Паисий, там хранились книги и иконы, жили иконописцы и книжники, в годы османского ига укрывались гайдуки, и вообще монастырь – это святыня…

Вызвали Гечева в город, беседовали с ним в светлом кабинете.

– Старина, – сказали. – Паисий ночевал там. Вы по какому праву?

– Вот договор, – сказал товарищ Гечев и положил бумагу на стол. – И нотариальный акт.

– Да, – сказали ему, – документы у вас в порядке, но это – монастырь, святыня.

– Тогда ешьте свою святыню, – ответил Гечев. – Сейчас вы говорите, что это святыня, старина. А почему раньше вам не было никакого дела до Паисия? Все разрушено, закопчено, запущено, заросло бурьяном. Двадцать лет нога человека не ступала там. Но стоило мне купить его, как сразу все вспомнили Паисия, „Историю славяно-болгарскую"!.. Тогда ешьте свою историю!..

– Потише, потише, нечего оскорблять историю, – припугнули его в кабинете. – Ишь, раскричался. Ты где находишься?! Докричишься, поговорят с тобой в другом месте…

– Я не оскорбляю историю, – сказал Гечев. – Только вы разберитесь сначала – история вам нужна или мясо. Мне не понятно, зачем весь этот шум. От меня государство хочет мяса, вот я его и даю. Люди хотят есть мясо, они стоят в очередях, государство отпускает мне бесплатно корма, поощряет меня, ежемесячно выплачивает премию, а вы толкуете про Паисия. От церкви остались одни стены да своды. Что это за святыня, которую довели до такого состояния?.. Мне что – я могу продать свиней, и наше вам с кисточкой. А что вы будете делать с планом по мясу? Ведь его выполняю я и такие, как я. А вы мне толкуете о каких-то книжниках и иконописцах. Вот я и говорю: если нужно работать – давайте работать, а если не нужно – ешьте свою историю, мне все равно. И нечего меня пугать, у меня все законно. Я купил этот монастырь, а не украл. Меня не испугаете!