Современная новелла Китая

— На вас не угодишь! Вам парчу подавай да еще с узорами! А я доволен, и ничего мне не надо. Думаю, тебя книги испортили. Кстати, те, что ты мне рассказывал в поезде, крепко в душу запали. Ты молодец, что так много прочел, слов нет. Только скажи, положа руку на сердце: какой тебе прок от книг? Да, тот человек у Джека Лондона изо всех сил боролся за жизнь, даже малость свихнулся, но выжил, а что дальше? Жить как Понс? Есть, пить, копить деньги и наконец превратиться в сквалыгу, который считает напрасно прожитым день, если не поел за чужой счет. А по-моему, не голодать — уже счастье.

Он выдохнул табачный дым, стряхнул пепел с колен. Я досадовал на себя, черт меня дернул заговорить о масле и высказать свое недовольство да еще брюзжать из-за книг и фильмов, без которых можно вполне обойтись. Ван не стал бы горячиться из-за таких пустяков. Сбитый с толку, я готов был с ним согласиться. Может, и правда человеку ничего больше не надо? Ну, чем я плохо живу? И еда, и постель, хоть и плохонькая, не надо думать, куда на ночь приткнуться. Почему же я так часто впадаю в уныние? Почему так тянет хоть что-нибудь почитать? Чем приворожило меня кино, ведь его волшебство исчезает, как только в зале зажигается свет. Я не знал, как выразить свое настроение, какими словами, но все это было важно для жизни.

— Ну а в шахматы ты играешь? — спросил я Вана.

— Спрашиваешь! Конечно! — не задумываясь, выпалил он.

— А зачем? Ведь ты всем доволен! Мог бы и обойтись!

Рука с папиросой застыла в воздухе, затем он потер ею лицо.

— Видишь ли, шахматы у меня — пунктик. Играя, я забываю обо всем на свете…

— А допустим, тебе запретят играть и даже думать о шахматах, что тогда?

— Как это запретят? Чушь какая-то! — с недоумением протянул он. — Буду тогда играть по памяти. Кто полезет ко мне в черепушку?

— Шахматы, конечно, здорово, — со вздохом сказал я, — не то что книга, прочел раз-другой и отложил, не станешь же без конца перечитывать одно и то же. А в шахматах можно придумывать разные комбинации…

— За чем же дело стало, учись играть в шахматы, — с улыбкой подхватил он. — О животе голова не болит, хоть и кормят хреново, как ты говоришь, жизнь — скучища, книг не найдешь… что ж, остаются шахматы, чтоб развеять скуку.

— Я к ним равнодушен, — ответил я. — Кстати, в нашей бригаде есть неплохой шахматист.

Ван Ишэн выбросил окурок за дверь.

— Правда? — Глаза его загорелись. — Классный? Ого, не зря я пришел. Где же он?

— На работе. Значит, ты не ко мне пришел?

Он лег на мою постель, подложив руки под голову и уставившись на свой впалый живот.

— Веришь ли, целых полгода не встречал настоящего шахматиста, хоть убей. Вот и решил, талантов полно, дай, думаю, поищу, может, найдется кто-нибудь и в этой глуши? Отпросился с работы и отправился в путь…

— Так ты не работаешь? А на что живешь?

— Сестру распределили на завод, она теперь сама зарабатывает на жизнь, и я могу поменьше посылать домой. Хочу серьезно заняться шахматами. Ну, где же твой шахматист?

Я заверил его, что тот скоро придет, и не удержался от вопроса:

— Как вообще-то у тебя дома?

— Нищета, — после долгого молчания со вздохом ответил он. — После смерти матери мы остались втроем: я, сестра и отец. Отец зарабатывал мало, у нас не выходило и десяти юаней в месяц на человека. Вдобавок ко всему после смерти матери отец стал пить, заведется в кармане медяк-другой, он тут же пропьет и давай всех поносить разными словами. Соседи пытались его образумить, он слушал, заливаясь слезами, и вызывал жалость.

«Почему ты не бросишь пить? Что хорошего в вине?» — говорил я ему. «Ты не понимаешь, что за штука вино, оно вместо сна для нас, стариков. Жизнь у меня, сынок, была собачья, мать умерла, оставив вас совсем маленькими. Намучился я, старым стал, образования нет, за всю жизнь лишнего медяка в руках не держал. Мать перед смертью наказывала, чтоб ты обязательно кончил школу, а уж потом шел работать. Ну что за беда, если я выпью немного, а? А что не так, в той жизни поквитаюсь».

Ван Ишэн посмотрел на меня и после некоторой паузы продолжал:

— Скажу тебе правду, до освобождения мать была в публичном доме. Потом, считай, ей повезло, она кому-то приглянулась, и ее взяли наложницей… Дай закурить.

Я бросил ему папиросу, он затянулся и не мигая уставился на огонек.

— Через некоторое время она с кем-то сбежала, говорят, там над ней всячески измывались, особенно старая госпожа, даже били. С кем сбежала — не знаю, знаю только, что это был мой отец. Сразу после освобождения, незадолго до того как я родился, он исчез, оставив мать без средств. Тогда она сошлась с моим отчимом, чернорабочим, здоровье у него было плохое, образования никакого, и зарабатывал он совсем мало. Мама ему помогала, и они кое-как содержали семью, но после рождения сестренки здоровье у матери пошатнулось и с каждым днем становилось все хуже. В школе — я тогда только что поступил — меня любили, считали способным. Я, как мог, экономил, отказывался от школьных экскурсий, кино. Мама бралась за любую работу, чтобы я не чувствовал себя обделенным. Как-то для типографии мы с ней перегибали страницы из книги о шахматах. Прежде чем мама отнесла заказ в типографию, я успел немного прочесть, к своему удивлению, кое-что понял и заинтересовался. С тех пор каждую свободную минуту я проводил на уличной площадке у столика с шахматами. О покупке шахмат нечего было и заикаться, поэтому я смастерил из картона доску и фигуры, отнес их в школу и стал играть, так мало-помалу и навострился. Осмелев, я решил сыграть с кем-нибудь на улице. Придумывать ходы со стороны было легко, играть — гораздо труднее, да еще с хорошим шахматистом, и все же я вышел победителем. Я играл целый вечер, даже про ужин забыл, мать насилу увела меня домой, отлупив по дороге, но она была до того слаба, что я даже не почувствовал.

«Сынок, — сказала она дома, встав передо мной на колени, — ты единственная моя надежда, и если не будешь хорошенько учиться, я с горя умру прямо у тебя на глазах». — «Ma, я хорошо учусь, — замирая от ужаса, поспешил я ее успокоить. — Вставай, я больше не буду играть в шахматы».

Я поднял и усадил ее. Вечером, когда мы с ней опять перегибали и складывали страницу за страницей, я, незаметно для себя самого, вновь углубился в шахматную партию. «Опять ты за свое, — сказала она, — ни в кино не ходишь, ни в парк, привязался к этим треклятым шахматам. Что же, играй, но послушай меня: знай меру, не сходи с ума. Запустишь уроки, накажу, не пожалею. Мы с отцом люди неграмотные, но спросим учителей, и если узнаем, что ты отстал, спуску не дадим».

Я лишь поддакивал, да и как мог я забросить уроки, если арифметика для меня была все равно что шахматы. Вернувшись из школы, я готовил уроки, играл в шахматы, а после обеда до самого вечера помогал маме складывать листы. Эта работа не требовала умственного напряжения, и я мог обдумывать шахматные партии, но иногда вдруг, забывшись, громко стучал по столу и выкрикивал ход, чем приводил всех домашних в недоумение.

— Теперь понятно, почему ты так здорово играешь, — прервал я Ван Ишэна. — К шахматам у тебя пристрастие с детства.

— Да, вот что случилось потом, — с горькой усмешкой произнес Фанат. — Учитель послал меня в Дом пионеров, в шахматный кружок, учись, вырастешь — чемпионом станешь, сказал он мне. Но мама воспротивилась. «Не твоего ума это дело, — говорила она, — выучись лучше какому-нибудь ремеслу, шахматами на пропитание не заработаешь. Старайся получить в школе побольше знаний, чего не знаешь — учителей спрашивай, в жизни это здорово пригодится. Что? Хочешь быть шахматистом? Шахматы — это для богачей, людей именитых, с положением. Повидала я таких на своем веку, у них и женщины играли в шахматы, даже на деньги. Ты и понятия не имеешь об этом! Играй, если нравится, только не превращай это в ремесло!»

Я передал свой разговор с матерью учителю. Он ничего не сказал, а через несколько дней подарил мне шахматы.