Черная Скала

— Куда тебе сейчас иметь ребенка, когда ты сама еще ребенок.

— Как была моя мама?

— Да, как была твоя мама.

— И как ты сама.

— Да, и как я сама.

Тетя Тасси встала, сходила в свою комнату и принесла чистую белую тряпочку. Она сложила ее вдвое, потом еще вдвое, потом еще, пока у нее не получился небольшой пухлый прямоугольник. Она велела мне подложить его в трусы, чтобы он впитывал кровь. Когда тряпка наполнится, но еще не переполнится (иначе она начнет вонять, как гнилая железка), я должна положить ее во дворе отмачиваться в тазик, а потом постирать и повесить сушиться на веревку.

2

Когда Роман уходил или уезжал, в нашем домике становилось светлее и спокойнее. Оставаясь наедине с тетей Тасси, я чувствовала себя почти счастливой. Но такое случалось нечасто. Вскоре после того, как у меня начались месячные, мы должны были поехать в Шарлотвилль навестить умирающую мать Романа. Мы планировали отправиться в путь на рассвете. В Скарборо Роман собирался по дешевке взять напрокат четырех мулов у одного знакомого работника плантации. Близнецы должны были ехать на одном, тетя Тасси — на другом, я — на третьем, а Роман на самом крупном, четвертом, собирался возглавлять процессию. Мы должны были доехать до северо–восточной части острова, потом свернуть и проехать через холмистую местность в сторону Спейсайда, и только к ночи добраться до маленькой деревушки на берегу. Это должно было быть долгое путешествие. Тетя Тасси не хотела ехать, потому что терпеть не могла старую миссис Бартоломью. Мне тоже не хотелось ехать, поэтому, проснувшись утром, я заявила, что у меня температура. Бьюсь об заклад, тетя Тасси прекрасно знала, что я здорова, но она использовала мою болезнь как предлог, чтобы заставить Романа поехать без нас, и я была ужасно рада. Зато Роман был страшно недоволен, и я знала, что он очень на меня злится, когда, стоя в дверях, он ощупывал меня своими маленькими, похожими на двух черных жуков, глазками. Жуки проползли вверх по ночной рубашке и остановились на лице.

— Тасси говорит, ты больна. Но что–то ты не кажешься больной.

Я смотрела на его шевелящиеся губы — бесформенные, будто Господь схватил кусок мела и намалевал их как попало.

— По мне, так ты выглядишь совершенно здоровой.

Я хотела уйти в другую комнату, но не могла двинуться, будто приросла к месту.

— Я уже слышал, что ты стала настоящей женщиной. Тасси говорит, твоя «подружка» пришла. — Он начал гладить себя между ног поверх брюк, и в первый раз мне стало страшно. Раньше он никогда ничего такого не делал. — Твоя киска превращается во взрослую красивую кошечку.

Когда они выходили, солнце уже ползло вниз по манговому дереву. Тетя Тасси стояла на ступеньках и махала им вслед. Она казалась расстроенной — наверно, потому, что Вера и Вайолет упросили ее отпустить их с Романом: им нравилось море в той части острова и вообще хотелось попутешествовать, и тетя согласилась. Сквозь жалюзи я смотрела, как Роман идет по тропинке вместе с моими кузинами, разряженными, как две куклы, и всеми своими тридцатью тремя позвонками — это мисс Маккартни рассказала, что у каждого человека тридцать три позвонка — ощущала, до чего же я его ненавижу.

Когда они уехали, тетя Тасси позволила себе расслабиться. Целых два дня она почти ничего не делала, только распевала песни, да еще собирала плоды гуавы и готовила из них джем, компот и сыр. Я помогала ей — выскабливала ложкой розовую мякоть и выковыривала червей. Когда у нее уставали руки, я помешивала содержимое огромных кастрюль. Несколько раз меня подмывало рассказать ей о том, как вел себя со мной Роман, но я побоялась, что она мне не поверит.

В отсутствие Романа тетя Тасси не готовила настоящие обеды. Мы ели хлеб с говяжьей тушенкой и пили воду или кокосовое молоко. На третий день воздух сделался густым и неподвижным, и после полудня стало ясно, что надвигается шторм. Тетя Тасси кроила занавески из ткани в цветочек, которую прислала тетя Сула, а я крутилась вокруг стола и подавала ей булавки из жестянки. Было до дурноты душно и так темно, что впору свечку зажигать, хотя было еще только четыре часа.

— Тетя Тасси, — сказала я, — расскажи мне о том, как ты была девочкой.

— О, Господи, — сказала она.

— Ну, пожалуйста.

Она закатила глаза и затрясла своей крупной головой, обернутой ярко–желтым шарфом, как конфета. Я решила, что она сердится, и пожалела о том, что заговорила. Но потом она сказала:

— Слишком жарко, чтобы заниматься этими занавесками. Я почти ничего не вижу.

Она медленно подошла к бамбуковому стулу, сбросила с ног сплетенные из ротанга шлепанцы и села. Небо было таким темным, будто его затянули черным занавесом, и даже трава отливала чернотой. Я примостилась на полу возле больших, теплых тетиных ног.

Вначале тетя Тасси говорила неуверенно, с трудом подбирая слова, видимо не решив еще, о чем она хочет рассказать, но потом разговорилась. Два часа я сидела не шелохнувшись и слушала ее.

Когда они были маленькими, рассказывала тетя Тасси, Грейс (моя мама) и Сула любили играть в духов и демонов. Они называли себя Пилил и Лала и наскакивали на нее, как джамби, особенно по ночам, когда она выходила из дома справить нужду.

— Однажды ночью, в полнолуние, они спрятались за гуавой и, когда я проходила мимо, прыгнули на меня, как две кошки. — И тетя Тасси скрючила пальцы, изображая когтистые лапы. — Ну, я, конечно, завизжала, а потом упала. Они подбегают, а я лежу на траве совершенно неподвижная. Они давай меня обмахивать и дуть мне в лицо, попробовали поднять руки и ноги, а они тяжелые, как мешки с мукой. Тут они поверили, что я умерла, начали кричать и плакать. И вот тогда я открыла глаза.

Тут тетя выпучила глаза, как жаба.

— Больше они никогда меня не дразнили, — заключила она, назидательно погрозив кому–то толстым коричневым пальцем.

— Каждый день мы ходили через заросли к реке. Солнце нагревало камни. Мы садились на них и швыряли в воду монетки, а потом ныряли и доставали. А когда камни становились чересчур горячими, мы сидели под манцинелловым деревом. Но только если не было дождя. — Тетя Тасси внезапно посерьезнела. — Потому что капли, стекающие с листьев, могли до волдырей обжечь кожу или попасть в глаза и вызвать слепоту.

Была тут одна глупая англичанка. Она приехала сюда, на Тобаго, и как–то раз нашла на земле плод манцинеллы. Решила, что это вест–индское яблоко, и откусила большой кусок. Сожгла себе весь рот. И все внутренности у нее покрылись язвами и нарывами.

Тетя Тасси положила руку на живот и скривилась.

— Представляешь, какая глупость: вот так вот подобрать с земли плод, который в жизни не видела, и просто взять да и попробовать.

— Представляю.

Потом она рассказала мне о месте, где река впадает в океан — не та река, где я недавно тонула, а совсем другая, — и о том, как в один прекрасный день они вдруг увидели посреди реки нечто похожее на огромный валун. Предмет был покрыт бежевыми и коричневыми пятнами, и они были уверены, что это камень, пока Сула не заметила, что он качается на волнах. Тогда Грейс подплыла поближе и увидела, что это вовсе не камень, а панцирь дохлой гигантской черепахи, из которого течением выносило куски гнилого мяса.

— Это был панцирь, каких поискать. Что–то потрясающее. Мы молились над остовом, как будто это были останки нашего друга. Сула произнесла молитву и набросала на него травы и цветов.

Никогда раньше тетя Тасси так со мной не говорила. Всякий раз, когда она заканчивала очередную историю, я мысленно молила: что угодно, только, пожалуйста, не останавливайся! Дослушав рассказ про черепаху, я испугалась: вот и все, сейчас она встанет и скажет, что на сегодня хватит, но этого не произошло. Вместо этого она рассказала мне еще один случай.

— У меня прямо стоит перед глазами, как та беременная вдруг упала посреди улицы. Я побежала за доктором, а Грейс и Сула приняли крошечного младенца прямо там, на школьном дворе. Прямо там, — повторила тетя Тасси, — как будто это была больница.