История болезни

Вот это да! Он обладал даром управлять ходом игры. Или все-таки это было обретенное в тренировках и размышлениях умение? Любопытству моему не было предела.

― Вы видели, как он играл? Впечатление, произведенное молодым человеком, было так велико, что Евгений Петрович, забыв весь свой снобизм, заговорил с Геологом, а тот, совершенно ошеломленный зрелищем воплощенной и несбыточной мечты, даже не обратил на него внимания, не имея сил отвести взгляд от места, где это только что произошло.

Молодой человек повернулся и с несколько тяжеловесной грацией сбежал по ступенькам в зал и направился к выходу.

Зал зашумел, зашевелился, как будто отмер. Ничего не произошло. Забыть. Быстрее забыть. Чудес не бывает. Все просто и понятно. Ну, поиграл какой-то никому не знакомый игрок, Ну, выиграл. Ну, повезло парню. С кем ни бывало. И ведь забудут, уже забыли. Вот уж воистину: «не искушай малых сих, ибо не уверуют, а только убоятся».

Когда я подняла глаза, на балконе никого не было. Даже того стола, за которым они только что сидели.

Хорошо вечер начинается, когда еще доведется увидеть, как гений игры разделывает под орех ее демона.

Очертания стола, цифры, линии расплылись и слились в одно пространство, пульсирующее и неровно светящееся. Я ощущала себя частью этого пространства и то, что, наверное, воспринималось сторонним наблюдателем, как моя рука, которая кладет фишки на те или иные участки стола, переливалось внутри этого пространства, то задерживаясь на мгновение у особенным образом пульсирующих точек, то перетекало плавно и безостановочно.

Пространство, то заполнялось, жило, играло, то замирало, опустошенное, и во мне тоже что-то замирало. Иногда эта мертвая пауза длилась невыносимо долго и тогда в пространство успевала попасть расчетливая мысль или нетерпеливая эмоция. Но силы еще были, и волна меня еще несла.

Совершенно новое, сильное и незнакомое свечение резко и властно вторглось в пространство игры, мгновенно полностью его изменив. Тонкая, мерцающая закономерность, по которой я двигалась осторожно и на цыпочках, как индеец-следопыт, охотящейся на пугливого зверя, исчезла, смешалась, переплавилась в нечто такое, что ни оценить, ни увидеть я уже не могла.

Механически бросив на стол фишки, которые уже держала в руках, я вернулась в плотную повседневность и даже не отреагировала на небольшую стопку выигрышных фишек, которые придвинул мне Костя. Я впервые видела игрока, который играл, так же как и я, уходя из плотной реальности в пространственный мир. Нет, честнее будет сказать, что это я пыталась играть так, как этот солидный господин, который стоял у противоположного края стола.

А началось все совсем не с игры. Началось все с моей абсолютной неспособности прыгать через скакалку и играть в «классы». Нет, у меня не было никаких физических дефектов, просто занятия эти казались мне какими-то глупыми, нелепыми, но не участвовать в них, значило не участвовать ни в чем, незачем выходить гулять, не чем хвастаться, не о чем говорить. Самое ужасное, было в том, что дома, когда никто не видел, у меня все получалось, но стоило выйти во двор, и я запутывалась в скакалке и не могла попасть в нужный квадрат битой, а уж скакать из одной клетки в другую, ловко передвигая биту, вообще никогда не удавалось.

― Соня, сколько можно лежать и читать, иди гулять. ― заботилась о моем здоровье мать.

И я шла на эту каторгу, и стояла рядом с демонстрирующими виртуозные трюки девчонками во дворе, в надежде, что меня не заметят. И они не замечали.

― Соня, ты же не будешь играть?

― Да оставь ты ее в покое, она не умеет.

― Умею, просто не люблю. ― робко защищалась я.

Я не знаю, что случилось в то утро, когда в очередной раз выдворенная матерью во двор, спускаясь по лестнице с опостылевшей скакалкой в руках, я не увидела в дверном проеме черного хода ни двора, ни людей, ни соседнего дома. Из двери лился в не очень чистый и довольно обшарпанный подъезд ровный золотой свет, дверной проем казался рамой, которая с трудом вмещала это чудо и свет проливался внутрь и растворил в себе и вход в подвал и последние ступеньки. И я почему-то понеслась к нему, сломя голову, но даже не споткнувшись традиционно о высокий порог и не заметив крыльца, запрыгала ничего не понимая в этом свете, ощущая себя пустой, легкой, способной вот— вот взлететь.

― Ну, вот, а ты, Люська, говорила, что Сонька не играет с нами потому, что она корова и ничего не умеет, а она действительно просто не хочет. Смотри, как скачет и на одной, и на двух, и крестиком.

― Соня, ты чего?

Все уплотнилось, свет превратился в обычный солнечный день, и…я споткнулась. Так открылась для меня пустота, так получила я во владение тайну, которая спасала меня, поддерживала и помогала. И с которой я до сих пор не освоилась до конца.

А «солидный господин» продолжал свою игру. Он был в годах, крупный, одетый небрежно дорого, довольно длинные волосы взмокли от пота, но отстраненный взгляд и уверенные, спокойные движения рук многое могли сказать внимательному наблюдателю. Он даже иногда бурчал что-то, подобно всем игрокам, обвиняя дилеров в несоблюдении правил и преднамеренности, участвуя в общей игре всех завсегдатаев казино.

Довольно быстро сообразив, что мне за этим столом пока больше делать нечего, я поменяла фишки на кэш, и, старясь не привлечь к себе внимание столь заинтересовавшего меня господина, аккуратно отошла от стола.

― Соня! Со-о-ня-я! Ты меня слышишь? Сколько можно кричать? Сейчас же домой!

Снулая атмосфера разморенного жарой послеобеденного двора развеялась. Мать высунулась из окна кухни, выходившего во двор, растрепанная, в халате, только что от плиты или стирки. Двор, как продолжение дома… Ее зычный, с нарастающим раздражением голос разносился по всему двору, и мы игравшие в дурака в его противоположном конце, конечно же слышали, не могли не слышать, но где это видано, реагировать на первый же материнский зов. Не поймут.

«Сейчас, сейчас» ― кивала я головой, продолжая играть, как будто она могла меня услышать. Это был привычный дворовой ритуал. Матери звали нас из окон, мы делали вид, что не слышим, но все-таки прислушивались к интонациям, чтобы не пропустить момент, когда лучше уступить или хотя бы заорать в ответ с видом полной невинности:

― Мам! Что?

Я, в отличие от большинства всегда отзывалась по первому зову, я не очень любила двор и его развлечения, а он не очень любил меня. Но не вовремя игры. Но не тем восхитительным летом, когда привычный ритм жизни нашей семьи: лето, каникулы, отпуск, море ― был единственный раз на моей памяти нарушен и вместо здорового и правильного «летнего отдыха», я самозабвенно резалась в карты, каким-то чудесным образом почти сразу постигнув все хитрости и тонкости игры, завоевав тем самым внезапный, ошеломительный авторитет у компании далеко не самых хороших мальчишек из нашего и соседних дворов, чем приводила в шок тетушек, которых я помню или вечно сидящими на лавочках или развешивающими белье на веревках, которые они почему-то обязательно натягивали между волейбольными столбами, а потом сторожили их, как достояние республики.

Сколько я себя помню, я мечтала играть. Чудился мне в этом мире, почти запретном, чуть неприличном, воздух и независимость, некая неправильность, которая так нужна была мне, послушной и благовоспитанной, чтобы чувствовать себя живой. Я видела себя в нем свободной от бесконечных запретов, свободной для риска и удовольствия. Так в юности мечтают о сексе. Я мечтала об игре.

Или это я сейчас такая умная? А тогда? Что же я чувствовала тогда? Отдельность, непонятно от чего независимость. Просто Буратино какой-то со своей дверью в другую жизнь и поисками золотого ключика. Это была моя дверь и мой золотой ключик. И не спрашивайте меня почему. Тогда не знала и сейчас не отвечу, но какая чуйка! Сколько лет, сколько жизней миновало, а ничего в этом месте не изменилось.