Узник №8 (СИ)

    Заскрежетал вынимаемый засов, дверь открылась. Явилась дочь надзирателя, но теперь не одна, а в сопровождении своей матери — полноватой женщины, одетой точно так же, как и дочь, только с добавлением не самого свежего чепца на голове. Одна несла кастрюлю и кружку, другая — тарелку с ложкой и чайник.

    Услышав стук засова, узник торопливо поставил фотографию на место и прыгнул на топчан, делая вид, что читает. Потом быстро поднялся и, схватив фотографию, положил её на полку лицом вниз. Снова метнулся к топчану и улёгся, взяв в руки книгу.

    Женщины вошли и, быстро глянув на узника (жена надзирателя покачала головой: охота, мол, глаза портить при таком-то свете), принялись составлять посуду на тумбочку, открывать кастрюлю, из которой пошёл пар и запах гороховой каши, накладывать жёлтую массу в тарелку, наливать дымящийся чай. При виде кастрюли и почуяв запах еды, узник торопливо поднялся и пересел на табурет. Несмотря на неприязнь к надоевшей гороховой каше, он оживился, в движениях его появилась суетливость голодного, дорвавшегося наконец-то до еды.

    — Ах, как пахнет горохом! — воскликнул он. — Мой любимый, мой обожаемый горох!

    — Ага, обед прибыл, милок, — добродушно улыбнулась жена надзирателя.

    — И ваше желание, — дочь надзирателя поднесла к его лицу сжатый кулак.

    — Желание? — опешил узник, с подозрением глядя на кулак у своего носа. — Постойте… Неужели вы…

    — Тс-с-с! — шикнула девушка. — Здесь и стены имеют уши.

    — Да, да, понимаю, — возбуждённо прошептал узник. — Но скорей же, скорей выпустите её! Она большая? Здорова?

    — Нет-нет, господин узник, — улыбнулась дочь надзирателя, убирая кулак за спину, — не торопитесь, она пока побудет у меня. Ведь мы же ещё не сговорились окончательно о цене.

    — У меня ничего нет.

    — Я смотрю, вы так и не сожгли фотографию, — с намёком произнесла девица.

    — Фотографию? Нет. Видите ли, я…

    — Ну что ж, — перебила девушка, — видать, не очень-то она вам и нужна.

    — Напротив, она мне очень нужна, поэтому я и не сжёг.

    — Да я не про фотку, — усмехнулась девица. — Я — про м…

    — М?

    — Му…

    — Му?

    — Ну про ту, которую вы просили. Видать, она не очень-то вам нужна.

    — Ах, это! — спохватился узник, до которого наконец дошло, о чём говорит девушка. — Очень нужна! Вы же знаете, как она мне нужна.

    — Право, и не знаю даже, кто вам дороже, — произнесла дочь надзирателя, многозначительно поглядывая на фотографию, — эта маленькая чёрненькая прелестница, или какая-то баба на бумаге.

    — О боже, боже! — простонал узник, горестно пряча лицо в ладонях. — Что же делать мне? Каждый раз — выбор. Каждый раз, когда хочешь ты, боже, наказать человека, ты ставишь его перед мучительным выбором — или, или!

    — Если она вам не нужна, — напирала девица, — если вы выбираете ту рожу на картоне, то… Мне только немного сжать кулак, и эта прелесть…

    — Нет! — возопил узник. — Не мучьте меня, умоляю!

    — Видел бы ты, голубь, — вмешалась жена надзирателя, покончив с приготовлениями к трапезе, — видел бы ты, какая она жирная! Отъелась у нас в кухне, на дармовых харчах. Это я показала её дочке: вон ту, говорю, лови, вон ту. Господин узник, говорю, будет просто счастлив иметь такую красавицу.

    — Только господин узник, кажется, предпочитает живой «му» неживую «же», — рассмеялась дочь. — Ему дороже кусок картона, ему веселей с ним, он хочет шептать ему по ночам любовные глупости.

    — О боже, боже! — снова простонал узник. — Да гори оно всё огнём!

    — Хорошо, договорились, — тут же подхватила девушка. — Мама, возьмите-ка эту рожу на полке.

    Жена надзирателя подошла к стеллажу и взяла фотографию женщины. Посмотрев на неё с минуту и покачав головой — не понять, одобрительно или с осуждением, — протянула дочери. Та небрежно, с довольной улыбкой, спрятала фотографию в карман передника. Потом приблизилась к узнику, поднесла кулак к его лицу и разжала пальцы. Заливисто засмеялась, показывая пальцем на удивлённое лицо узника.

    — Как? Где же она? — оторопело произнёс тот.

    — Вы меня за дуру считаете, господин узник, — подняла брови девушка. — В надёжном месте, не волнуйтесь, жива, здорова и сыта ваша радость, дожидается расплаты.

    — Расплаты? Разве я ещё не заплатил вам?

    — Вот только не надо прикидываться дурачком, узник, — покачала головой дочь надзирателя. — Вы же прекрасно поняли, что́ я имею в виду.

    — А что вы имеете в виду?

    — Ты пойми, милок, — снова возникла жена надзирателя, — ведь у тебя всё равно пожизненное, так что тебе изнасилованием больше, изнасилованием меньше — всё едино.

    — Что значит больше-меньше? — оторопел узник. — Я ещё никого в своей жизни не насиловал.

    — Во как! — удивлённо всплеснула руками женщина. — Никого. В твои-то годы… Святой господь вседержитель! Ну так и тем более тогда, милок, и тем более. Жизнь-то скоро кончится, а ты в ней никого ещё не снасильничал, так девственником и помрёшь.

    — Но я не насильник! — возразил узник

    — А чего же тогда здесь сидишь? — пригвоздила его жена надзирателя и кивнула в знак неопровержимости приведённого аргумента.

    — Это… — растерялся узник, — это драма моей жизни.

    — Он убийца, — пояснила дочь надзирателя матери.

    — Да бог с вами, что вы такое говорите! — воскликнул заключённый. — Я никого не убивал.

    — Алиментщик, поди, небось, — понимающе предположила мать.

    — Я честный человек! — отчаянно воскликнул узник.

    — А-а, понятно, — кивнула дочь. — Не даром же у него эта фотография стоит. Понятно. А то он мне тут в уши дует: какая-то женщина, какая-то женщина… Всё ясно.

    — Не знаю, о чём вы подумали, но это совсем не то, — пытался оправдаться узник.

    — Надо у отца спросить, чего он тут сидит, — сказала мать.

    — Я уже спрашивала, он не знает, — пожала плечами дочь.

    — Ну, значит, так то и надобно, — подвела итог жена надзирателя.

    — Вот вы, я вижу, женщина простая, добрая, — с надеждой обратился к ней узник. — Скажите же мне, идёт ли на улице дождь?

    — Да почём же мне знать-то, милок, — удивилась та неожиданному вопросу. — Я же не господь бог. Если идёт, так на то, значит, воля божья. А если не идёт, значит, так тому и до́лжно быть.

    — Давайте наконец говорить о главном, — напомнила дочь.

    — О главном? — спохватился узник. — Давайте. А вы кто по убеждениям?

    — Я ещё раз предлагаю поговорить о главном, — настаивала дочь. — А если нет, так мы пошли.

    — В самом деле, милок, наплюём-ка на убеждения, — подхватила мать. — А то будто нам и поговорить не о чем окромя убеждений-то.

    — Сегодня вечером, вы согласны? — обратилась девушка к узнику.

    — Что? — узник испуганно уставился на неё. — Побег? Нет, я законопослужный гражданин и честный человек.

    — Ты милок, смотрю, не понимаешь, или придуряешься, — лукаво улыбнулась жена надзирателя.

    — Послушайте, узник… — вступила дочь, беря заключённого за руку и настойчиво заглядывая ему в глаза. — У меня будет ребёнок.

    — Поздравляю! — отозвался тот.

    — Это не смешно, — отмахнулась девушка. — Если отец узнает, что я беременна от пожарника, он меня убьёт.

    — Он не любит пожарных? — удивился узник.

    — Он не любит пожарника, — с нажимом отвечала дочь. — Ненавидит. Его просто трясёт от него. А моя девственность для отца — так просто фетиш.

    Узник непонимающе посмотрел на неё, на носки своих тапок, на жену надзирателя.

    — Вы хотите сделать аборт? — спросил он наконец.

    — За аборт он меня убьёт ещё вернее, он страстный противник абортов, почему, вы думаете, нас у него пятеро детей.

    — Пятеро… — задумчивым эхом отозвался узник.

    — Он убил свою первую жену за то, что она сделала аборт, — продолжала девушка.