История Нины Б.

Когда я вошел в квартиру, маленькая девочка уже лежала в постели. Коробку конфет она взяла с серьезным выражением лица:

— Спасибо.

— Что с тобой, Микки?

— А что?

— Ты как-то смешно смотришь на меня. Ну, так… так сердито.

— Ты, наверное, ошибся, Хольден, я смотрю не сердито. — Но она смотрела на меня именно так. Ее темные волосы спадали на маленькие плечи, а маленькие ручки лежали на одеяле, и она сердито смотрела на меня. — И ко всему прочему мне нельзя об этом говорить.

— Ах вот как, — ответил я. Петер Ромберг, стоявший рядом со мной, взял меня под руку и провел в свой кабинет. Фрау Ромберг закрыла все двери и села рядом с нами. Приемник был настроен на полицейскую волну. Ромберг прибавил громкость, и послышалось монотонное тиканье часов.

— Чтобы она ничего не слышала, — сказал Ромберг.

— Она явно подслушивает, — сказала его жена.

— Конечно, подслушивает, — сказал он, — но так она ничего не разберет.

— А что случилось? — спросил я.

Муж и жена посмотрели друг на друга, их приветливые глаза за толстыми стеклами очков выражали смущение.

— Давайте сначала выпьем коньку, — предложил Ромберг.

Мы пили коньяк, а дежурный, голос которого мы слышали из приемника, сообщил о драке в пивнушке напротив собора и что туда был отправлен Дюссель-семь.

— Это странная история, — сказал Ромберг. — Прошу понять меня правильно.

— О боже, — я занервничал, — так расскажите же мне ее, наконец!

— Подойдемте сначала к письменному столу, — сказал Ромберг. Я отправился за ним. На захламленном столе лежало семь фотографий. На шести были запечатлены различные женщины, старые и молодые. На седьмой были Микки и я в парке перед виллой Бруммера. Этот снимок был сделан утром после возвращения Нины из больницы. На фотографии мы улыбались. Мы стояли в солнечных лучах между цветочными клумбами, и Микки повисла на мне.

Из шести женщин на остальных фотографиях одну я знал. И как только я ее узнал, у меня появился озноб и вспотели ладони: медленно и отвратительно меня охватывал страх. Я еще не знал, почему и чего я испугался. Он появился совершенно внезапно, этот страх, и медленно накатывал на меня.

— Вам знакома одна из этих женщин, господин Хольден?

— Нет, — соврал я.

— Тогда я вообще ничего не понимаю, — беспомощно сказала фрау Ромберг. Ее муж на это ничего не ответил. Он задумчиво смотрел на меня. А я смотрел на фото, и особенно на одну из женщин, которую я знал, — на молодую, красивую, глупую Хильде Лутц. Она стояла в шубе, без шапки и улыбалась. Это была заляпанная фотография, очевидно, Ромберг где-то ее достал, ведь он был репортером и его профессия состояла и в том, чтобы разыскивать разные вещи…

— Вы точно не узнаете ни одну из этих женщин?

— Нет, а кто они?

Фрау Ромберг вздохнула:

— Господин Хольден, вы ведь помните, как разозлилась Микки, когда у нас вы сидели на этом же месте прошлый раз?..

Я кивнул, и меня очень смутило, что Петер Ромберг смотрел на меня при этом в упор холодным, изучающим взглядом. Так смотрит ученый на какой-то феномен, который он не может — пока не может — объяснить. А я, тот самый феномен, знал, что отнюдь не являюсь необъяснимым явлением. И пока дежурный полицейской волны обещал Дюсселю-семь отправить врача и вызвать «скорую помощь», поскольку после драки в пивной у собора было двое раненых, фрау Ромберг сказала:

— …тогда полицейские сообщили, что эта молодая женщина выбросилась из окна. Как же ее звали…

«Это слишком грубо», — подумал я и сказал:

— Я просто забыл ее имя.

— Хильде Лутц, — подсказал Ромберг, сидевший так, что я его не видел.

— Возможно, — ответил я, — как я уже говорил, я не помню ее имени.

— Петер туда поехал, а Микки вдруг пришла к нам и сказала, что она видела эту Хильде Лутц. Это правда?

— Ах да, — ответил я, как человек, с трудом вспоминающий события, — возможно, это и была та Хильде Лутц, въехавшая в наш «Мерседес».

Страх. Страх. Я боялся не за себя: я боялся, что с этими людьми что-нибудь случится — с ним, с ней, с ребенком. Они и не догадывались, во что вмешиваются, на какую предательскую, зыбкую, болотистую почву они становятся… И я сказал:

— Вот теперь я что-то вспоминаю. Но Микки напутала. Женщину, врезавшуюся в мой «Мерседес», звали Клотц. Милда Клотц.

Какое счастье, что я вспомнил это вымышленное мною имя!

— Когда муж вернулся, я рассказала ему эту историю. На другой день он серьезно поговорил с Микки и велел ей прекратить бесконечные фантазии. Но она все плакала, и топала ногами, и твердила, что ту женщину звали именно Хильде Лутц! Потом мы сказали, что в наказание за свое упрямство она не будет пока выходить на улицу. И снова были слезы. Но когда вечером мы опять вернулись к этой теме, она стояла на своем. Она так разволновалась, что ее стошнило. Это стало для нас настоящей проблемой…

— Дюссель-одиннадцатый и Дюссель-двадцать пять. Ночной сторож сообщил, что в магазине Шторма, улица Тегеттштрассе и угол Виландштрассе слышен подозрительный шум.

— Несколько дней у нас в семье держалось ужасное напряжение. Такого еще не было! Мы всегда были такие счастливые. Мы предоставляли ей массу возможностей, чтобы извиниться перед нами и признаться, что все это она выдумала. Безрезультатно. А вчера муж проделал этот эксперимент… — Фрау Ромберг замолчала и уставилась в пол.

Я обернулся и посмотрел на веснушчатое лицо ее мужа. Он налил нам коньяк и, совершенно отчаявшись от сложившейся ситуации, сказал заикаясь:

— З-значит, вы говорите, что не знаете н-ни одну из этих женщин?

— Нет.

— Вот это — Хильде Лутц.

— Это которая выбросилась из окна? — Я продолжал играть свою идиотскую роль.

— Да, она.

— А откуда у вас эти фотографии?

— Мне подарил их один из служащих криминальной полиции. Он достал мне их после того, как мы уже не знали, что делать с Микки дальше. И ради бога, не подумайте, что мне захотелось пошпионить!

— А кто так думает? — поинтересовался я и сам ответил на этот вопрос: — Я.

— Но мне же надо было разобраться с Микки до конца! Поэтому я взял фото Лутц, положил его между пятью фотографиями других женщин и пригласил Микки в комнату: «Значит, ты утверждаешь, что видела Хильде Лутц. В таком случае скажи мне, есть ли здесь ее фото?» И без всякого колебания малышка показала на фотографию именно Хильде Лутц, господин Хольден.

Теперь они оба уставились на меня. Я молчал. Часы в радиоприемнике тикали, и я надеялся, что вот-вот заговорит дежурный, но он все молчал.

— Как вы все это объясняете, господин Хольден? — спросила фрау Ромберг.

— Я не могу это объяснить.

— Но ведь должно же быть всему этому объяснение! Чудес-то не бывает!

— Не бывает, — ответил я. — Чудес на свете не бывает. — И при этом подумал: «Забудьте все и не думайте больше об этом. Дайте хоть мертвым покой. Не надо вам больше охотиться в темноте». Но этот человек был полицейским репортером, и его профессия заключалась в том, чтобы охотиться в темноте. И если он будет слишком долго идти по следу…

Маленький доктор Цорн построил огромное сооружение. Интриги и контринтриги. Свидетели и опровергатели свидетельств. Он все продумал. Однако не учел детского ущемленного чувства справедливости. И теперь маленький ребенок становился угрозой колоссальной конструкции, далеко идущим планам, освобождению Бруммера и будущему всех нас. Какой-то маленький ребенок.

— Господин Хольден, я полагаю, что вы очень расстроены из-за того, что не говорите нам правду.

Я встал:

— Мне пора идти.

— Почему?

— Потому что я не могу ответить на ваш вопрос.

— Господин Хольден, — сказал веснушчатый репортер, — я был в отделе регистрации жителей. В Дюссельдорфе проживают двадцать две женщины по фамилии Клотц. И лишь двух из них зовут Милда. Я побывал у них. Одной из них семьдесят пять, и она парализована, а вторая — манекенщица. В тот вечер она была в Риме.