Автопортрет: Роман моей жизни

Неотправленное письмо

Космополитизмом я заинтересовался особенно, когда из письма мамы узнал, что ее уволили с работы в вечерней школе за то, что она еврейка. Формально ее обвинили не в еврействе, конечно, а в получении взятки. Взяткой назвали дамские часики, которые она приняла в подарок от выпускного класса. Я точно знал, что мать и отец — совершенные бессребреники, мама бесконечно возилась со своими учениками, ни в коем случае ни с кого денег не брала, даже когда ей их предлагали. Я как раз ее бескорыстность не одобрял. Ее собственный сын остался недоучкой, у маленькой дочери не было лишней игрушки, а она, тратя все время на учеников, приходила в ужас, когда ей предлагали за это чтонибудь заплатить. Только оставшись без работы, когда уж совсем подперло, она стала заниматься репетиторством за деньги. Брала наиболее способных учеников. Это были дети вполне обеспеченных родителей, готовых платить приличную цену, но мать брала половину и при этом смущалась и краснела, как будто ей платили за чтото нехорошее. В начале 50х (перед тем, как ее выгнали как еврейку из школы) моя мама вела уроки в пальто. Директор ее однажды спросил: «А почему вы все время в пальто преподаете?» Она ответила: «Потому что у меня под пальто нет платья».

Так вот, когда ее уволили, я задумался и сопоставил ее увольнение с тем, что вычитал в газетах о космополитах с еврейскими фамилиями. Я понял, что идет кампания травли именно евреев, и моя мать оказалась жертвой этой кампании. В то время я был, если хотите знать, патриотом. В самом точном значении слова. Будучи человеком недисциплинированным, я все-таки считал себя обязанным защищать родину в мирное время, а если придется, и в немирное. Но, узнав об увольнении матери, задумался: почему я должен защищать это государство, если оно ведет нацистскую политику? И тогда однажды ночью я написал свое первое диссидентское письмо, в котором объявлял, что отказываюсь служить в армии государства, где мою мать преследуют за то, что она еврейка.

Нет сомнений, что если бы я это письмо отправил куда бы то ни было, мои теперешние воспоминания оказались бы более драматичными. Если вообще было бы сегодня кому что вспоминать. Но я письмо не отправил. Подумав и представив, что со мной будет, если я это сделаю, я поступил благоразумно: изорвал письмо в клочья и спустил в уборную.

Дядя генерал

Кстати сказать, я до этого писал много писем начальству, но по другому поводу. Я обращался к разным генералам авиации, известным и неизвестным, с просьбой разрешить мне поступить в летное училище, обещая одновременно доучиться в вечерней школе. Известные генералы — Николай Каманин и Василий Сталин — мне не ответили, а неизвестные иногда отвечали. Один, фамилию которого я не помню, даже два письма личных и человеческих мне прислал. Выражал сочувствие, но утверждал, что без аттестата поступить в училище невозможно.

Наелись

Анекдот. Генерал спрашивает у пообедавших солдат: «Наелись?» Голос из-за стола: «Не наелись». Генерал: «Как фамилия?» Голос (угрюмо): «Наелси, наелси…»

Одной из важнейших для нашего начальства считалась забота о регулярности и калорийности получаемой солдатом пищи. За все четыре года службы не помню случая, чтобы нас не накормили завтраком, обедом или ужином. Вкусная еда или невкусная — это никого не волновало, потому и особым разнообразием пища не отличалась. Утром картошка с селедкой и чай, днем щи да каша с мясом, вечером опять картошка и чай. К чаю на весь день двадцать граммов сахара. Каша трех видов: кирза (ячневая), шрапнель (перловая) и конский рис (овсяная). Понедельник считался вегетарианским днем, солдаты, для которых произнесение слова «вегетарианский» представляло очевидную трудность, прозвали его итальянским. Как объясняли нам замполиты, отказаться от мяса решили сами солдаты. Озабоченные тем, что их содержание обходится государству слишком дорого, они обратились к партии и правительству с просьбой, поддержанной всем личным составом Советской армии, не давать им мяса хотя бы раз в неделю и тем самым удешевить питание. Начальство охотно пошло навстречу, а армейские диетологи нашли, что обходиться раз в неделю без мяса очень полезно для организма. В трехразовом питании при девятистах граммах хлеба калорий, наверное, было немало, но нам не хватало, и мы на первых порах по очереди бегали в хлеборезку воровать хлеб во время разгрузки…

Если уж зашла речь о воровстве, надо вспомнить и мыло — хозяйственное, дурно пахнувшее, черного цвета. Его мы похищали у каптерщика Трофимовича и в ближайшей деревне, куда ходили самовольно, продавали полякам. На вырученные деньги покупали водку примерно такого же качества, как мыло. Ни на воровстве мыла, ни на хранении водки никто ни разу не попался, хотя старшина периодически устраивал повальные обыски. Мог отнять любую вещь, например дневник. И зачитать чужие записи перед строем, и наказать за мысли.

В казарме, кажется, нет надежного места для тайников, но для водки место всегда находилось. Ее прятали в матрасах, две бутылки помещались в репродукторе на стене, а с одной поступили и вовсе оригинально: пробку выбили, заткнули тряпкой, облили краской и поставили на подоконник. Когда старшина спросил, что это, объяснили: краска для оконных рам.

— Молодцы, молодцы! — похвалил старшина.

Еще воровали у поляков яблоки, на которые тот первый год был особенно урожайным. Собак почемуто в садах не было, а хозяева боялись выходить из дому. Один раз какойто отчаянный выскочил с фонариком и стал ругаться, но Генка Денисов крикнул ему с дерева: «Стой! Стрелять буду!» — и поляк убежал в дом. Стрелять, конечно, никто бы не стал, да и не из чего было. С набитыми добычей пазухами шли обратно через заборы и сквозь посты. Часовой негромко окликал: «Стой! Кто идет?» — «Свои!» Давали ему несколько яблок и шли дальше. Но в конце лета пришло в школу пополнение из Мордовии. Новобранцы устав соблюдали, после предупреждения «Стой, стрелять буду!» стреляли. Походы по яблоки продолжались, но только когда в карауле были свои. В конце концов один младший сержант из второй роты на воровстве яблок попался, и подполковник Ковалев перед строем спорол ему лычки на погонах бритвенным лезвием.

Ликер «Шасси»

Однажды во время ужина Володька Давыдов спросил: «Выпить хочешь?» Я сказал, что, конечно, хочу. Тот под столом налил мне полкружки чегото. Я заглянул в кружку и увидел густую белесую жидкость со странным запахом.

— Не бойся, — сказал Володька, — пей!

И сам из своей кружки сделал несколько больших глотков.

Я осторожно попробовал. Напиток был тягучий и сладкий.

— Что это? — спросил я.

— Ликер «Шасси», — сказал Володька. — Слыхал про такой?

Конечно, слыхал. Это был самый распространенный напиток в поршневой авиации: гидросмесь (в просторечии «гидрашка»), применявшаяся в амортизаторах шасси. 70 процентов глицерина, 20 спирта и 10 воды. Потом, когда я работал на реактивных «МиГах», там гидросмесь была получше: 60 процентов глицерина и 40 спирта. Говорили, что чрезмерное употребление глицерина угрожает только поносом. В настоящих ликерах тоже содержится глицерин, но, понятно, в более скромном количестве. К концу моей службы баллонщики (те, кто заправляет баллоны сжатым воздухом и имеет дело с трубкамизмеевиками) научились путем перегонки отделять спирт от глицерина — и пьянство наше стало делом вполне доступным. Будучи авиамехаником, я был допущен к неограниченным объемам гидросмеси. Давал канистру — тридцать литров — баллонщику, получал он него литр спирта.