Миграции

Познакомившись с гневом такой силы, я понял кое-что и про швейцарцев. Как наличие в стране диких зверей, способных легко лишить человека жизни, придает жизни в ней особый тонус, так и соседство с грозной природой накоротке — всеми этими лавинами, резкими перепадами погоды и прочим — не позволяет людям, что называется, «зажраться», безосновательно ощутить себя неуязвимыми, как боги.

И еще — запах навоза. Его складывают здесь аккуратными зиккуратами в рост человека (конечно, я не мог не сфотографироваться на таком фоне — расставив ноги и разведя руки, как на известном рисунке Леонардо). Швейцария не думает отказываться от своего крестьянского прошлого, здесь не устраивают дымящихся гекатомб из своего скота, как в Англии, Германии и других странах, готовых им подражать, — и здесь пахнет навозом, а не удушливым дымом и жженой костью. Живущие в немецких городах русские эмигранты завидовали мне по телефону: «Хоть разок бы нюхнуть — а то у нас ничем не пахнет, запахов нет даже весной!»

Продолжая свои умозаключения, я понял, почему многие швейцарцы предпочитают собственное весьма средних достоинств белое вино обилию несравненно лучших и недорогих французских, итальянских вин.

Нечто очень похожее я встречал когда-то в Карпатах у гуцулов (по одной из версий, тоже кельтов). Будучи людьми любопытными и падкими на все новое и необычное, они очень скоро отказывались от большей части новаций. Их музыка также похожа на бодро-монотонный неутомимый танец. Они также выпасают летом своих овец на альпийских лугах (которые зовут «полонинами»), а зимой ремесленничают, изготавливая поделки для туристов. Они могли бы изготавливать и сыры типа твердых швейцарских, но они делают только свою рассыпчатую рассольную брынзу из овечьего молока — им этого достаточно. Жилой дом, по их убеждению, должен быть устроен и выглядеть так-то, оконные рамы должны быть такими, без фокусов (иначе свои же засмеют), грибы они делят на собственно грибы, белые, и грибных родичей, из которых они едят эти и эти, а те и те не едят: «Мы знаем, что они съедобны, если их приготовить, но мы, гуцулы, их не едим». Логика последнего довода меня поразила — то есть ты можешь, конечно, сделать все, что тебе заблагорассудится, но тогда ты рискуешь перестать быть гуцулом. А к тому ли люди стремятся, чтобы перестать кем-то быть, потеряв себя, сделаться никем? И поэтому всякие личные предпочтения проверяются на их соответствие консервативным устоям, задающим структуру личности и социуму в данном климате, на данной территории. И это проблемы не малочисленных народов, но всякого народа — у большого просто как бы «клавиатура» шире. Вообще, не размером отличаются «малые» от «больших» народов, но преобладающим в них настроем на «малодушие» либо «великодушие», соотношением эгоцентризма и способности кооперироваться с другими для решения общих универсальных задач, не отказываясь от решения собственных.

В Швейцарии чрезвычайно силен кантональный патриотизм, но отсутствует местническая узость, есть в этом — даже для иноземца — нечто трогательное. Мне не раз говорили:

— Вы обязательно должны побывать в Швице (Хорьве и т. д.)!

— А что, это на редкость красивый город?

— Да нет, просто я там родилась (родился) и очень люблю его!

Здесь нет глухой провинции, существующей во всех странах. В любом городке вы можете купить иностранные газеты, посмотреть фильмы без дубляжа, из люцернской телефонной будки я сам отправлял, из интереса, сообщение по e-mail (можно еще факс, отпала также нужда в томах телефонных справочников, которые мэр Москвы Лужков думает как бы сделать несгораемыми и посадить на цепь в московских телефонах-автоматах, — нескольких кнопок на дисплее, клавиатуре и телефонной карточки вполне достаточно, чтобы узнать, поговорить, отправить, получить; мне, правда, потребовался еще немецко-русский словарик, желтого цыплячьего цвета, умещающийся в ладони).

Кстати, о будках. Мне всякий раз поднимала настроение будка на колесах — весьма популярный и окрашенный в такие же веселые цвета, как швейцарские бумажные деньги или детские пластмассовые часы, двухместный «Smart» — дитя союза «Мерседеса» со швейцарской часовой фирмой, похожее сразу на обоих родителей. И, будто по контрасту, выражение лиц людей, сидящих в таких автомобильчиках, отличается чрезвычайной серьезностью.

Но это все прелести — лучистый аверс страны восходящего над Альпами солнца.

Чело ее реверса бороздят морщины.

Самая заметная из них — уже упоминавшаяся натянутость отношений швейцарца с немцем (говорят, французская и итальянская части Швейцарии гораздо более повернуты лицом к своим соседям). Объясняют это тем, что швейцарцев очень напугали и не понравились в свое время 40 гитлеровских дивизий, нацеленных на Швейцарию в начале войны с Францией (швейцарцев от вторжения спасла тогда стремительность поражения Франции). Сегодня они не желают оказаться в экономической и культурной зависимости от самого могучего из соседей и не верят, что, войдя в кооперацию с ЕЭС, можно будет меньше работать и лучше жить.

Их консервативная логика и многовековая привычка к «самостийности» протестуют, ища в этом подвох. Немец же, напротив, подозревает швейцарца в малодушии и заскорузлости, в этом усматривая причину натянутости своих отношений с ним.

Другая морщина только наметилась и пока не особенно бросается в глаза. Когда мне сказали, что в Германии проживает сейчас 3 миллиона моих бывших соотечественников, я был поражен.

«Ну что ты, — сказали мне, — это не такая большая цифра, всего несколько процентов населения объединенной Германии, в котором доля иммигрантов сегодня составляет около 7–8 %. Для сравнения — в Швейцарии порядка 18–20 %».

Я чуть не сверзился со стула:

«Как?! Я-то полагал, что Швейцария не принимает эмигрантов, — а уж в таких количествах!..» — «Видишь ли, Швейцария — свободная страна, у нас, так исторически сложилось, очень демократические законы. Оттого здесь и чувствовали себя так привольно ваш Ленин и ему подобные. Потом налоги здесь, в зависимости от кантона, приблизительно вдвое ниже, чем в соседних странах, — поэтому на берегах наших озер селятся люди богатые или отошедшие от дел, в Цуге, Кастаниенбауме. Кантоны соперничают, кто создаст для них более выгодные условия, потому что и кантонам в результате это оказывается выгодным. Уборщица должна у нас получать не меньше 25 швейцарских франков в час, учитель гимназии получает вдвое больше, — переводчику о таких заработках не приходится и мечтать…»

Так вот отчего здесь попадается столько стаек девушек с индокитайской внешностью, дородных негритянок с детьми, молодых вьетнамских семей, русская речь в самых неожиданных местах Цюриха и Люцерна, в поездах — с сорняковыми новорусскими словечками вроде «конкретно» по всякому поводу, по непременному мобильнику! Да вы что же, швейцарцы, не слыхали об исключительных репродуктивных способностях представителей «третьего» и «второго» мира? Перемешивание неизбежно и полезно (потому в странах бывшего Советского Союза столько красавиц), но представляю, как вы будете озадаченно чесать затылок уже лет через двадцать, если не сумеете сделать их еще одной разновидностью швейцарского народа, — но то ваши проблемы, у кого их нет?

И все же самой глубокой рытвиной на лбу Швейцарии представляется мне ее непреходящая ровная озабоченность. Здесь ничего не попишешь — закономерный результат однобокого развития цивилизаций. Кое в чем швейцарцы превзошли даже Бисмарка. В Гамбурге мне случалось заходить в кабинет по сигналу светофора и выходить через другую дверь, но чтобы на почте в местечке под Люцерном выбивать еще билетик со своим номером в очереди, который зажжется на табло над одним из окошек, — это круто! Я чувствовал себя соринкой в механизме швейцарских часов, когда ткнулся к одному из свободных окошек — я хотел купить марку. В другой раз милая девушка, написав по моей просьбе, как сказать по-немецки «билет в оба конца», и поколебавшись секунду, поставила на лист бумаги исходящий номер. Такова ли плата за удобство и безотказное функционирование всего здесь?