В долине Лотосов

Дело в том, что вся семья Яна, и особенно он сам, зимой и весной любила лакомиться подмороженными ростками молодого бамбука. Зажаренные тонкими ломтиками, нежные, хрупкие, они были диво как хороши с постной говядиной, тушеной уткой или курицей, ароматическими грибами или грибами «древесные ушки». Они просто таяли во рту и в то же время были обыкновенными дарами гор – не то что «ласточкины гнезда», «серебряные ушки», ^[41]трепанги или медвежьи лапы. Неужели глава целого уезда за два сезона не мог съесть сто или двести фунтов этого вполне доступного лакомства? К сожалению, в тот год ростки бамбука из-за каких-то причин почти все высохли и стали цениться наравне с акульими плавниками. Однажды вечером Ли Госян в промежутке между ласкамиподсказала Ван Цюшэ, какой у него есть шанс проявить свою преданность и выдвинуться. Следующий день был базарным, и Ван, с молчаливого согласия своей начальницы и подруги, тут же решил объявить бой спекулянтам и прочей буржуазии. Под предлогом охраны общественного порядка он направил ополченцев ко входам на рынок, велев проверять всех строжайшим образом. А это было как раз перед праздником весны – китайским Новым годом, когда члены горных коммун везли на базар плоды своего труда, чтобы хоть немного заработать. Кто шал, что у каждого входа их будут обыскивать ополченцы с желтыми нарукавными повязками и изымать не что-нибудь, а только ростки бамбука? Почему именно их, горцы не понимали, лишь недоуменно переглядывались. Тут же пошли всякие слухи: один передавал десяти, десять – сотне, каждый приукрашивал, и в конце концов договорились до того, что в горах обнаружена реакционная организация под названием «Партия ростков бамбука». Свои тайные документы она прячет под кожуру бамбуковых ростков и таким способом осуществляет контрреволюционные связи. Поэтому-то на сегодняшнем базаре и была раскинута частая сеть, которая помогла поймать немало реакционных главарей и их пособников… После такого рассказа торговцы, лишившиеся ростков бамбука, тут же забыли о своих экономических потерях и жалели лишь о том, что у них нет крыльев, чтобы улететь с этого проклятого места. Вернувшись домой, они забились по углам и старались не выходить за порог.

Кто же придумал побасенку о «Партии ростков бамбука»? Наивные народные массы или какой-нибудь недостаточно преданный ополченец, захотевший навредить Ван Цюшэ? Если верно последнее, то он достиг своей цели, потому что Ван Цюшэ и Ли Госян терялись в догадках и очень боялись, как бы это дело не разрослось. Им пришлось устраивать бесконечные собрания с опровержением слухов и объяснять, что проверка на базаре была устроена исключительно для вылавливания спекулянтов. Только тогда слухи понемногу стихли.

Но вечером того же дня, когда было реквизировано более ста фунтов драгоценных ростков бамбука, Ван Цюшэ уложил их в два мешка, нагрузил на велосипед и поехал за пятьдесят с гаком ли в уездный центр. Там, уже ночью, он тихонько сдал мешки на кухню Ян Миньгао. Проснувшись утром, тот покритиковал Ван Цюшэ, сказав, что уважать начальство – значит оберегать его, а не совершать такие вещи. Подарки, подношения – это не только незаконно, но и вульгарно, а для ответственных работников особенно опасно. Ян Миньгао говорил о политической линии, о сознательности, даже о борьбе с ревизионизмом, потом взял безмен, взвесил оба мешка и сказал, что заплатит за них по государственной цене, но почему-то не заплатил.

Ван Цюшэ сначала похолодел и в душе клял Ли Госян, которая снабдила его неверными сведениями. Слушая речь Ян Миньгао, он немного успокоился лишь тогда, когда тот сказал:

– Ладно, не будем вспоминать старое, но в следующий раз такого не делай! Пожалуйста, будь внимателен…

Вслед за этим Ян Миньгао пригласил Вана на завтрак, который был исключительно прост: пресные колобки на пару, яйца, консервированные в извести, соевое молоко, соевый соус и блюдечко сахара. За столом он интересовался, как Ван Цюшэ работает, нет ли у него трудностей в личной жизни и так далее. В то время Ван был больше всего травмирован слухами о «Партии ростков бамбука», но товарищу Яну об этом не сказал, боясь его огорчить, – так же как и о том, что выкапывание бамбуковых ростков наносит серьезный ущерб последующему урожаю бамбука.

Вскоре дядя вызвал Ли Госян в уезд, и она подробно доложила ему о ходе дел в народной коммуне, в том числе и о партийном секретаре объединенной бригады Ван Цюшэ, который за последнее время изменился к лучшему, раскаялся в былых промахах и снова верен начальству. Ян Миньгао всегда придерживался принципа «не рассматривать мертвецов как живых, но и не рассматривать живых как мертвецов», поэтому простил Вану то попугайство, которое он проявил в начале «культурной революции». Еще через некоторое время по Лотосам разнесся слух, что уком в целях воспитания твердых и сознательных кадров собирается назначить Ван Цюшэ заместителем председателя ревкома народной коммуны. Однако известно, что добрые дела вечно наталкиваются на преграды: кто-то донес в область и провинцию о том, как Ван Цюшэ устроил строжайшую проверку на базаре в Лотосах и реквизировал все ростки молодого бамбука. Кто именно донес – трудно сказать; как говорится, в большом крае всегда найдется талант. К тому же на базар в Лотосы собирался народ из трех провинций и восемнадцати уездов, среди этих людей наверняка были и лица с подозрительными связями.

По тогдашним правилам, если человек писал жалобу в провинциальный центр, она обязательно спускалась с резолюцией в область, оттуда – в уезд и дальше – в народную коммуну, то есть в данном случае к Ли Госян. Резолюции тоже все были на один манер: «Прошу разобраться и принять меры», «Принять меры, исходя из соответствующей политики», «Соответствующему комитету – разобраться». Поскольку отличались они только датами, их не писали, а штамповали специальными печатями – непременно круглыми и непременно красной мастикой. Впрочем, существовали еще различия в величине печатей и яркости оттисков. И все же жалоба сыграла определенную роль: представление укома в вышестоящие инстанции о назначении Ван Цюшэ заместителем председателя ревкома народной коммуны так и не было завизировано. Даже секретарь укома Ян Миньгао покачал по этому поводу головой и, вздохнув, сказал, что корни консерватизма, подавляющего новые молодые силы, еще глубоки. Позднее, сообразуясь с обстановкой, уком решил выделить Лотосы в самостоятельную административную единицу, поменьше коммуны, и дал Ван Цюшэ должность, для которой не требовалось согласия вышестоящих инстанций, – сделал его председателем сельского ревкома, жившим не столько на зарплату, сколько на трудовые единицы. В то время студенты выступали за постоянные поездки в народные коммуны, а новые кадровые работники – за оплату не жалованьем, а трудовыми единицами. Это была инициатива последнего этапа «великой пролетарской культурной революции»: борьба против буржуазного права. Ван Цюшэ являлся как раз одним из таких новых кадровых работников, которым полагалось побольше закаляться среди масс и демонстрировать свои безграничные перспективы…

– Мать их! Боролся больше двадцати лет, а выходит, не за то боролся? Помешанного Циня хотят не только освободить, но и «шапку» правого с него снять, даже на работе восстановить! И еще зарплата должна быть не ниже прежней, то есть значительно больше моей – хозяина целого села! Ян Миньгао, видно, решил мне напакостить, когда назначал старостой: даже в государственные кадры не включил, трудовыми единицами кормиться заставил, а доплату дал только тридцать шесть юаней в месяц!

Ван Цюшэ сидел в своем кабинете перед двумя делами о реабилитации, присланными из укома, и не знал, как избавиться от них. Заниматься ими или не заниматься? Может быть, потянуть? Но такие дела сейчас идут по всей стране, о них каждый день пишут в газетах, орут по радио, а ты, Ван Цюшэ, лишь жалкий сельский староста на трудовых единицах. Или, может, у тебя несколько голов?

Если так пойдет, то после Цинь Шутяня и Ху Юйинь придется реабилитировать налогового инспектора, восстанавливать на работе председателя сельпо… А тут еще этот «солдат с севера» Гу Яньшань! В общем, целая связка. За последние двадцать с лишним лет многие руководящие работники села ошибались, один Гу Яньшань прошел почти чистеньким… Но, с другой стороны, разве ему, Ван Цюшэ, без борьбы удалось бы дослужиться до нынешнего поста? Нет, он до сих пор оставался бы просто хозяином Висячей башни и жил бы как собака. Раз от него сейчас требуют нового раздвоения, придется опять раздвоиться!